Марина Цветаева. Неправильная любовь

Дома Сергей, уже разложивший газетные гранки, похвастался:

— А меня назначили соредактором журнала «Своими путями»! Это будет главный рупор чешской эмиграции.

— Муж — издатель! Сбылась моя мечта, — сказала Марина с легкой иронией. Она знала, что Сергей возьмется за дело с полной отдачей сил и времени. Знала и то, что некие обстоятельства непременно помешают осуществлению его планов. Характер Сергея она изучила, хотя к предмету его занимающему — к политике — отношение имела самое отдаленное. Она не только плохо ориентировалась в подводных течениях политических направлений, но и вовсе пропускала стремительно вихрящиеся потоки мировой политики. Задерживала только свое, личное, цепляющее душу.

Сергей поинтересовался между прочим:

— Как тебе Константин?

— Вояка, мужлан, от поэзии далек, не мой тип. — Она расшнуровывала ботинки. — Но пешеход отменный.

Сергей засмеялся:

— Отличная характеристика! Родзиевич хорош собой, холост, успех у дам имеет колоссальный. Прозвали даже маленьким Казановой.

— Почему «маленьким»? Что-то смешное в масштабах здешних страстей? Все кукольное и страсти балаганные, — Марина швырнула грязные ботинки в угол у двери. И застыла, ловя в себе отзвуки прогулки. Вскочила, с грохотом собрала грязную посуду в таз и поставила на плиту греться чайник.

— Мог бы тарелки помыть.

— Мне сдавать номер. Да и ты не велела за бьющееся хвататься, ругала, что у меня все из рук валится.

Вместо шутки Марина зло огрызнулась:

— А ты бы крепче держал. Не на облаках живешь.

Она злилась на себя за то, что не может отделаться от ощущения властной ладони на талии, волнующего присутствия рядом сильного самца, способного защитить и… любить?

Марина лукавила с собой, придерживая готовый, разгореться пожар. И вот — решилась! Бедный Бахрах! Она играла с ним, провоцируя на встречу. Но в сентябре, доведенный Мариниными стихами и письмами до мечты о свидании, юный критик вдруг читает: «Мой дорогой друг, соберите все свое мужество… что-то кончилось. Я люблю другого…»

Час Души, достигнув в письмах и стихах к Бахраху апогея, уступил место часу Эроса, вступившему в свои права со свойственным Цветаевой неистовством:

«Было тело, хотело жить» — разве с этим поспоришь? Причем хотело жить не с Сергеем и не с Бахрахом. Александр из предмета страсти превратился в доверенное лицо, которому на правах тесной дружбы Цветаева теперь будет излагать перипетии своего романа. К счастью, Александр давно понял, что страсти Марины — искусные цветы фантазии. Его, не видя ни разу, она возвела на пьедестал главного героя своей души, объявила своей «болезнью». А тело? Похоже, пришел и час тела. Эрос, прятавшийся в кущах игр в содружество душ, — заявил о своих правах. Оказывается «души никогда и не было, было тело, хотело жить».

Бахрах был в Берлине, Родзиевич оказался рядом. Возможно, если бы он не встретил Цветаеву на вокзале, на его месте оказался бы другой. Вспыхивающий в ней пожар способен превратить в бензин даже воду. Но «Маленький Казанова» сам оказался из горючего материала.

«Тело другого человека — стена, она мешает видеть его душу. О, как я ненавижу эту стену!» — своей мучительной проблемой Марина, похоже, не поделилась с Родзиевичем, ведь кроме тела что-либо более достойного внимания разглядеть в нем было трудно. Зов плоти оказался могучим. Марину, не умевшую быть Евой — искусительно-женственной, сексуальной, кокетливой, манящей, неудержимо тянуло к Родзиевичу. Не важно, что разговоры о поэзии с ним не стоит и затевать, а играть в соблазн не на бумаге она не умеет. Сумеет он.

«Вскрыла жилы; неостановимо невосстановимо хлещет кровь»

Марина и Аля завзятые ходоки. Любит прогулки и Константин. Какое счастье — осень уже подступила, лесопарк в багрянце и золоте, в свежем воздухе кружат листья. Марина решила проводить Алю в гимназию от станции пешком. Сергею трудно даются такие прогулки, и провожать Алю вызывается Родзиевич. Снова они одни в лесу. И не важно, о чем говорить. Говорит Аля — поведала о первых школьных впечатлениях. Родзиевич скупо и односложно изложил о том, как попал в Красную армию, был захвачен в плен белыми и перешел на их сторону. По убеждению и по велению офицерской чести.

Чета Богенгардтов — Всеволод Александрович и Ольга Николаевна — встречают Алю, которую успели полюбить в гимназии.

— Знаете, что она ответила ученикам, когда ее спросили, кто она и откуда? — сюрпризно улыбнулась Ольга Николаевна: — «Я — Звезды. И с небес!» — И ведь правда — необыкновенная девочка. И так похожа на отца. А Сергей Яковлевич не хворает ли?

— Усиленно готовится к экзаменам, чрезвычайно ответственный человек, вы, конечно, успели заметить. Но приставил нам с Алей надежного сопровождающего. — Марина глянула на Константина, и женщине было достаточно, чтобы прочесть в этом взгляде сюжет их обратного пути. Тем более кое-что о Родзиевиче и Марининых увлечениях она знала.

Оставив гимназию и мысли о школьных радостях за Могучими дубками, окружавшими школу, они долго бродили по лесу. Почти молча, ощущая, как нарастает напряжение. В быстро спустившихся сумерках видели взгляд друг друга, словно светившийся, и ощущали исходящее от спутника тепло. Казалось, если приблизиться друг к другу — пробежит искра, воздух воспламенится. Марина забралась на поваленное дерево и прыгнула в жухлый малинник. Константин поймал ее, НС дав упасть в колючий куст. Застыли, тесно прижавшись. Марина не делала попыток высвободиться, только смотрела в его так близко оказавшиеся глаза, на его красиво очерченные губы, выбритый подбородок с ямочкой. Марина молчала, а внутри грохотала музыка — страстно нарастающий барабанчик зачастившего сердца. Подумала: не с кардиограммы ли влюбленного писал «Болеро» Равель?

Откуда-то взялась и низко повисла огромная любопытная луна. Ждала.

Марина поняла: еще мгновение — барабанчики затрепещут крещендо, и она вопьется в эти спокойные, чуть улыбающиеся губы. Вопьется — и не оторвать. Пропала. Резко освободилась из кольца крепких рук. Он задержал ее ладонь, пальцы были холодны — он чуть дрожал. Марина заторопилась:

— Пора домой. Мне зябко. Сергей заждался.

У дома простились за руку, и Марина опрометью бросилась на свой чердак. Там в ознобе куталась в шаль, пила заваренный Сергеем чай.

— Что-то случилось? Заблудились? А я чашки помыл и пол. Чисто? Ничего не разбил.

— Красиво… Не здесь, в Праге. Фантастический город. Рыцарь у моста так похож на меня… от реки тянет сыростью… — врала она, почему-то боясь рассказать о часах, проведенных с Родзиевичем в лесу.

Первое письмо к Родзиевичу она написала этой ночью — 27 августа 1923 года: «Мой родной Радзиевич (она всегда писала его фамилию через «а». — Л.Б.), вчера на большой дороге под луной расставаясь с Вами и держа Вашу холодную руку в своей, мне безумно хотелось поцеловать вас, и если я этого не сделала, то потому только, что луна была слишком большая. Мой дорогой друг — нежданный, нежеланный и негаданный милый чужой человек, ставший мне навеки родным. Вчера под луной, идя домой, я думала — «Слава Богу, что я этого прелестного опасного чужого мальчика — не люблю! Если бы я его любила, я бы от него не оторвалась. Я не игрок, ставка — моя душа…»

Далее Марина заклинала «чужого мальчика» в самый трудный час позвать ее, обещая: «окликните — отзовусь».

Марина надеется отстранить Родзиевича на дистанцию «дружеской души» и в то же время не хочет этого. Полагает, что наивное заклинание «не люблю», посланное «навеки родному чужому мальчику», отведет лавину надвигающегося чувства. Грозящей беды? Беды. Она это предчувствует верно. Но обратного пути нет: своевольная, влюбчивая Марина уже ступила на дорогу, ведущую в его объятия.