Одиссея генерала Яхонтова

На следующий день вечером элегантный, моложавый, излучающий оптимизм и компетентность, выступая в фешенебельном клубе, он говорил (газеты сохранили нам эту цитату):

— Когда наши потомки будут изучать вторую мировую войну и попытаются силой своего воображения представить, что происходило в эти дни, то никакое другое имя не будет произноситься с такой благодарностью, как Россия!

Несколько слов о перемене метода

За десять дней до начала Великой Отечественной Виктору Александровичу Яхонтову исполнилось шестьдесят, за две недели до Парада Победы — шестьдесят четыре. Когда речь шла о годах становления его личности, думается, было оправданным строго последовательное изложение событий. Нужно было показать, как они, наслаиваясь одно на другое, изменяли нашего героя, делали из него того человека, каким он в конце концов стал. Это «в конце концов», разумеется, не какая-то четко проведенная черта. Но, думается, в канун войны и в ее начале Яхонтов окончательно сформировался. И пусть не звучит это странным для шестидесятилетнего человека. Такая уж у него была необычная судьба.

Яхонтов выстрадал ясность своего дальнейшего пути. И наступившая для него ясность позволяет нам отойти от строго последовательного и подробного изложения событий его жизни, сосредоточив внимание на происходивших в нем внутренних процессах. Тем более что в отличие от эмигрантских метаний его деятельность в годы войны в общем и целом понятна и известна читателю. Есть немало книг и статей, в которых рассказывается о деятельности в годы второй мировой войны прогрессивных американцев, одним из которых и был генерал Яхонтов. Сохранились сведения, что в 1942 году он прочел 220 лекций. Не перечислять же 220 городов, в которых он выступал! Читателю, несомненно, известно о благородной патриотической активности прогрессивной русской эмиграции в годы войны. О том, в частности, что в 1944 году на собранные ею деньги был построен военный самолет «Дух Ленинграда». Эти деньги собрали члены АРОВ — Американо-русского общества взаимопомощи, одним из активных членов которого был Яхонтов. Но, надо повторить, главным его делом были, конечно, лекции.

Вместе с другими патриотически настроенными русскими эмигрантами Яхонтов жил теми событиями, которые происходили на Родине. Все годы войны его не покидало ощущение, что он — там, что он лично участвует во всем, что делается с Россией. Коварное нападение Гитлера, горечь отступления, Смоленское сражение, битва за Москву, блокада Ленинграда, Сталинград, Курск, наступление, освобождение земли Отечества и порабощенных нацистами стран, Победа. Рассказ о реакции Яхонтова на эти события излишен. Но надо упомянуть о событиях, которые волновали прогрессивных русских американцев в целом, а некоторые — и лично Яхонтова.

К последним следует прежде всего отнести доходившие до Виктора Александровича вести о судьбе маршала Шапошникова. Знакомые по дореволюционной службе, они были почти ровесниками (Борис Михайлович немного моложе). Яхонтов специально запрашивал уезжавших в Москву корреспондентов и дипломатов сообщить ему что-либо о Шапошникове. Видимо (сейчас уже этого никто не скажет), Яхонтов как бы примерял к себе судьбу маршала — выходца из старых офицеров. Яхонтов смог узнать (а это по вполне понятным причинам не делалось предметом широкой гласности), что Борис Михайлович тяжело болен туберкулезом, что именно болезнью, а не чем иным, связан его уход с поста начальника Генштаба. Яхонтов был растроган, когда в разгар тяжелейших боев 2 октября 1942 года (немцы рвались к Волге) советские газеты опубликовали приветствие ЦК ВКП(б) и Советского правиттельства Б. М. Шапошникову в связи с 60-летием. Со слезами на глазах слушал Яхонтов Москву, когда за несколько недель до конца войны радио передавало сообщение о похоронах Бориса Михайловича. «Армия и флот Советского Союза, — зачитывал диктор слова Сталина, — склоняют свои боевые знамена перед гробом Шапошникова и отдают честь одному из выдающихся полководцев Красной Армии». Когда урну с прахом маршала устанавливали в Кремлевской стене, 124 орудия произвели 24 прощальных залпа. А потом помощник посла Гарримана рассказал Виктору Александровичу, что на похоронах маршала Шапошникова плакал человек, о котором думали, что он не умеет плакать, — Сталин.

Вместе с другими русскими эмигрантами из интеллигентов Яхонтов был поражен тем, что в СССР отметили 70-летие С. В. Рахманинова. Этот юбилей тоже пришелся на тяжелое время — на 1943 год. Знакомые рассказывали, что Сергей Васильевич был необычайно взволнован этим. Ведь во всей Америке, сказал он родным по секрету (а секрет вскоре стал известным среди эмиграции), только один репортер и вспомнил о юбилее композитора. Ни о каких торжественных заседаниях, специальных концертах и радиопередачах, как в сражающейся России, здесь нет и речи.

Особое значение лично для Яхонтова имела оценка перспектив войны, данная в ее начале Л. Ф. Керенским. В декабре 1941 года «временный» вдруг прокаркал из своей калифорнийской норы, что «большевизм уже в прошлом». Далее бывший министр-председатель понес какую-то околесицу о том, что в России уже якобы осуществляется некая «программа реконструкции», в осуществлении которой эмиграции должна принадлежать «законная роль». Совершенно неясно, отвечал Яхонтов на вопросы из зала, когда его спрашивали о выступлении экс-премьера, какие такие законы имеет в виду мистер Керенский. Гитлеровские? Далее он говорил — и говорил резко — о незнании Керенским страны, где он родился, и ее народа. Виктор Александрович напоминал, что большевизм уже много раз «хоронили». Как в свое время сосчитал Уолтер Липпман, одна «Нью-Йорк таймс» опубликовала в годы гражданской войны 91 некролог. Кремль переживет еще не один некролог, заканчивал Виктор Александрович, ведь уже прошли сроки, отпущенные России на сопротивление Гитлером, Геббельсом и… кое-кем здесь, в Америке. Ему аплодировали, понимая, о ком идет речь.

Конечно, особое внимание Яхонтов уделял Японии. Он понимал, каким колоссальным успехом советской дипломатии было заключение советско-японского акта о нейтралитете от 13 апреля 1941 года. Понимал Яхонтов и то, что верить в слово японцев нельзя и СССР вынужден держать на Дальнем Востоке крупные силы. Горько было ему читать сообщения из Китая, где говорилось, что, как пес у сапога самурая, рядом с Квантунской армией стоят белоэмигрантские формирования во главе все с тем же атаманом Семеновым. Небось и ротмистр-«полковник» Тарханов ждет, когда из Токио дадут приказ ворваться на русскую землю и устраивать там «римские аллеи».

Многие вокруг него не верили, когда сообщали о зверствах японцев над американскими пленными, о том, например, что у живых офицеров самураи вырывают и съедают сырую, еще горячую печень. Но уж кто-кто, а Виктор Александрович понимал, что такое не придумаешь, что фашизм возрождает, искусственно поддерживает древние варварские традиции. И это ничуть не противоречит изысканности японской культуры. Немецкие фашисты тоже не безграмотны. Геринг вон велел дать операции по уничтожению с воздуха английского города Ковентри кодовое наименование «Лунная соната». Трудно было объяснить в американской глубинке чудовищность этого, ох как трудно! Просто не понимали они, что это ужасно, кощунственно, что это чудовищная пошлость.

Мечта и отказ от мечты

В лекторских скитаниях по чужим городам, под чужими звездами, над чужими водами (ах, как ни силься — не похож Гудзон на Неву, в самую темную ночь не похож!) вызревала мечта: вот все кончится, вот взовьется знамя победы над поверженным Берлином — и он попросится домой. Придет в посольство и подаст заявление. Не должны отказать. Уже посол Уманский тогда, в сорок первом, ясно дал понять, что он числит Яхонтова на своей стороне баррикад. Должны разрешить. В конце концов не столь уж велик вред, который он причинил когда-то Советской власти, своему Отечеству. Так и напишет в анкете — в гражданской войне не участвовал, в белой армии не был, ни в каких партиях не состоял» Какие, собственно, антисоветские действия он совершил? Выступил два-три раза с глупыми лекциями перед офицерами, дважды телеграфировал в Петроград протесты против Брестского мира. Вот и все.