Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

Вот такие ограничения.

И еще одно принципиального характера условие. Ваши вопросы адресованы нам. Естественно, и отвечаем на них — мы. Отвечаем — в меру своего понимания взаимовлияний литературы и жизни, сообразуясь с собственными пристрастиями, коих не навязываем ни редакции «Уральского следопыта», ни читателям журнала.

Теперь, благословясь, приступим.

<…>

13 апреля на очередном заседании ленинградского семинара писателей-фантастов БН делает обстоятельный доклад, в котором рассказывает об истории написания УНС. Позднее этот материал был опубликован в фэнзине «Сизиф», а еще позже частью его БН воспользовался, когда писал для собрания сочинений «Комментарии к пройденному», поэтому приведем из него лишь выдержки.

Может возникнуть вопрос, почему я взял именно «Улитку…». Ну, во-первых, «Улитка…» — это повесть необычная для нас, стоящая особняком. Повесть, которая явилась определенным тупиком, повесть, повторить которую оказалось невозможным и которая, вероятно, не нуждается в повторении. В этом смысле она необычна. Во-вторых, «Улитка…» — повесть, необычная по методике ее написания. Вообще говоря, всякий человек, который написал в своей жизни хотя бы двадцать авторских листов, знает, что существует всего две методики написания фантастических романов. Методика номер один — это работа от концепции. Вы берете откуда-то, высасываете из пальца, эвристически подходите к какой-то концепции, к какой-то теореме, к некоей формулировке, которая касается свойств общества, мира, Вселенной, а затем создаете ситуацию, которая наилучшим образом демонстрирует эту самую концепцию. Второй путь, сами понимаете, обратный. Вы отталкиваетесь от ситуации, которая почему-то поражает ваше воображение, и, исходя из этой ситуации, создаете мир, одной из граней коего обязательно будет определенная концепция. Если ситуация интересная, полная, захватывает большие куски мира, то рано или поздно откуда-то выделится концепция и станет если не стержнем вещи, то, во всяком случае, значительной, важной его частью.

Ну, чтобы не говорить голословно… Характерный пример повести, которая возникла из ситуации, это «Далекая Радуга». Вот возникла совершенно не новая, заметьте, очень старая ситуация — катастрофа, да, человечество гибнет, то есть маленькая часть человечества, но гибнет целиком — как ведут себя люди в этой ситуации? Сама по себе ситуация породила все остальное: там появились потом концепции, связанные со свойствами коммунистического общества, там… появились, ну… образы, появились люди, появились приключения, все что угодно. Возникло все. Из ситуации. Второй пример, противоположного типа — это, скажем, «Хищные вещи века». Там все возникло из концепции, из представления о том тупике, в который попадет человеческое общество, если оно будет развиваться по тому пути, по которому оно развивается сейчас. Если мы не научимся делать так, чтобы большинство, пусть не все, но хотя бы большинство людей находили счастье в удовлетворении духовных потребностей, то мы влезем вот в тот тупик, который в конце концов был описан нами в «Хищных вещах века». Началось все с концепции, с определенного представления о ходе человеческого развития, и на базе этой концепции была построена ситуация, целый мир, люди, детектив, все что угодно.

Хотя мне кажется, что управлять методикой нельзя. Нельзя поставить задачу: вот теперь напишу-ка я концептуальную повесть и придумаю-ка я концепцию. Нельзя придумать концепцию, она приходит откуда-то, из разговоров и споров, из книг — она откуда-то приходит, и тогда, если она возникла, если она содержательна, вы рождаете из нее ситуацию. То же самое — с ситуацией…

«Улитка на склоне» в этом плане тоже представляет определенный интерес. Потому что эта повесть, если угодно, третьего типа. Это повесть кризисная. Не знаю, все ли присутствующие знакомы с таким, достаточно жутким, явлением в жизни каждого автора — состоянием кризиса. Когда автор мечется между концепцией и ситуацией, не понимая, что выбрать за основу. Сначала ему нравится концепция, но из этой концепции не получается интересной ситуации. Когда же он находит интересную ситуацию, он не видит в ней никакой концепции, а просто там какое-то развлеченчество… И вот он мечется между двумя этими фундаментальными методиками, как тот самый господь бог, которого спросили, может ли он создать камень, который сам же не сможет поднять. Автор начинает «зуммерить» — и это кризис. Это очень болезненно и неприятно для него. Это делает написание произведения похожим на самые обыкновенные роды. А опыт показывает, что чем мучительнее «роды», тем любопытнее получается результат. Так вот, «Улитка…» — вещь кризисная, и этим она отличается от упомянутых выше «Далекой Радуги» и «Хищных вещей века», которые, в общем, родились благополучно, у них была легкая судьба, родились они легко, спокойно. Требовалось только трудолюбие и не требовалось какой-то жуткой эмоциональной потогонии, если можно так выразиться. Итак, «Улитка на склоне»…

<…>

Нам очень понравилось, что мы придумали нашему герою местную кличку — Молчун. Почему, собственно говоря, Молчун? Он не молчал, он говорил. Дело в том, что по своей земной привычке он говорит раз в пять меньше, чем окружающие. Для того чтобы высказать мысль, ему достаточно одной фразы. Деревенские говорят ему: «Да ты говори-то поподробнее, только начнешь тебя понимать, а ты уже замолчал»…

Я очень рад был вставить это, потому что нечто подобное я заметил на заседаниях нашей секции. Заметил, что мои выступления как-то, в общем, оставляют… Потому что, принадлежа к людям-научникам, я привык говорить коротко и только то, что нужно для дела. У меня не было предисловия, завязки, кульминации, развязки. Я просто вставал и говорил то, что думаю. И садился. Я сначала не понимал, думал: может, я невнятно или несвязно говорил? Но потом пришла именно эта мысль, что люди просто не успевают! Они только приготовились слушать, а он уже сел…

<…>

В 14-м номере периодического издания «Блокнот агитатора» публикуется интервью с БНом, взятое Андреем Измайловым. Они говорят о будущем.

Братья Аркадий и Борис Стругацкие в своих книгах о близком и отдаленном будущем вот уже четверть века пытаются ответить на вечные вопросы, которые были, есть и будут актуальными именно потому, что они вечные.

Но разве можно сказать о будущем ВСЕ? Оно ведь только будет. И сколько бы о нем ни было написано книг, вопросы остаются. И Борис Натанович согласился на них ответить.

— Понедельник, как известно из вашей повести, начинается в субботу. И будущее начинается сегодня. Это — дети. Какими мы их вырастим, таково и грядущее. В книгах «Полдень. XXII век», «Далекая Радуга», «Стажеры» потомки, отдаленные от нас веками, избавлены от комплекса отрицательных качеств, который в каждом из нас еще есть. Каким видится вам путь к Человеку Будущего?

— Мне кажется, что сейчас единственный путь — это создание теории Воспитания Человека. Должна быть выработана методика превращения человеческого младенца, несмышленыша в существо разумное в самом высоком и широком смысле этого слова. Человечество должно научиться безошибочно (или хотя бы почти безошибочно) воспитывать в своих детях доброту, честность, благородство, душевную щедрость. Мне очень хочется верить, что такая теория и такая Методика будут рано или поздно открыты и сформулированы.

Ведь существует уже почти безотказная методика превращения человека в боевой механизм, в машину уничтожения себе подобных. Рейнджеры, пресловутые «береты» всех мастей… Значит, воспитывать в человеке жестокость и беспощадность земляне уже научились. И поставили свою планету на грань гибели. Не пора ли все свои силы бросить на отыскание алгоритма воспитания Доброты и Благородства, алгоритма столь же безотказного и эффективного?