Берлинский дневник (1940-1945)

Круммхюбель. Понедельник, 15 мая.

Дети Роанов пришли попрощаться с нами до начала своих занятий. Они учатся с восьми до часа, а потом еще после обеда. В доме живет много домашних учителей, а также беженцы из различных разбомбленных городов.

Наш завтрак затянулся, и в Круммхюбель мы добрались только к одиннадцати вечера. На работе у нас не знали о нашем отъезде, но кто-то видел, как мы выходим из машины графа Шуленбурга, и это немедленно вызвало завистливое раздражение. На нашу дружбу с ним явно смотрят неодобрительно.

Вторник, 16 мая.

Вторжение союзников в Европу начнется вот-вот, и газеты только и пишут, что о «нашей готовности». Совсем не работается; заботишься только о том, как бы прожить день. Сослуживцы то и дело исчезают «по семейным обстоятельствам», что обычно означает разрушение бомбами их жилья.

Среда, 17 мая.

Я делаю успехи в игре на аккордеоне.

Четверг, 18 мая.

Обнаружила, что, пока я была в Берлине, кто-то влез ко мне в шкаф и украл мой крестильный крест с цепочкой, а также мой запас кофе. Потеря креста вывела меня из себя. Поговорила с нашей экономкой, и та вызвала полицию. Вечером мы ожидали Бланкенхорна, и вдруг явился усатый вахтмайстер (сержант), которого моя игра на аккордеоне заинтересовала гораздо больше, чем кража. Он составил протокол и обыскал наши две комнаты без всякого успеха. Тут вошел Бланкенхорн и решил, что меня пришли арестовывать.

Пятница, 19 мая.

Бланкенхорн предложил нам с Лоремари Шенбург перебраться в так называемый «гастхаус» — красивое большое шале в глубине небольшого леса, зарезервированное для высокопоставленных посетителей, каковые до сих пор ни разу не появлялись.

Кенигсварт. Пятница, 26 мая.

На уикэнд поехала с Лоремари Шенбург в Кенигсварт. Нас подвез граф Шуленбург: он ехал в свое собственное имение, расположенное неподалеку от имения Меттернихов, — чудный способ избежать кошмарного путешествия на поезде. Хотя я и уведомила начальство о нашем отъезде, мы встретились, словно заговорщики, позади станции, причем Лоремари и я шли разными дорогами, чтобы не привлекать внимания. Даже одежду мы несли в свертках, чтобы нас не видели с чемоданами.

Погода была неважная, но вокруг все так красиво: цветут сирень и яблони. Мы перекусили у дороги. Наше движение несколько задерживала Лоремари: время от времени, заприметив замок очередного из своих многочисленных родственников, она предлагала, к негодованию нашего водителя, заехать zum Jausen. [166] В конце концов мы действительно заехали в Теплиц и заглянули на чай к Альфи Клари и его сестре Элизалекс Байе-Латур. Было чудесно снова увидеться с ними. В последний раз я была там в 1940 году, во время французской кампании. Уже тогда они так беспокоились за своих мальчиков. Теперь Ронни, старший и самый многообещающий, погиб в России, а Маркус и Чарли оба на фронте. Бедный Альфи сильно изменился. Граф высадил нас в Мариенбаде. Он приедет в Кенигсварт в воскресенье.

Прибыли мы изголодавшимися; за столом нам составили компанию родители и Ханс-Георг Штудниц (и он приехал из Берлина на уикэнд). Потом приехали из Вены сами Паул Меттерних и Татьяна. Татьяна привезла с собой множество новой одежды. Мы не ложились до пяти утра. Паул все еще очень худ и нервозен, но настроение у него уже гораздо лучше.

Суббота, 27 мая.

Встала очень поздно и до обеда ничего не делала. Нас становится все больше: сегодня вечером приезжают Мели Кевенхюллер и Мариэтти Штудниц, жена Ханса-Георга. Погода сейчас изумительная.

Имела долгие и трудные разговоры с обоими родителями. Похоже, что их больше занимает прошлое, чем то, как теперешние события могут повлиять на наши индивидуальные судьбы в ближайшем будущем; кроме того, они все беспокоятся, как там в Париже Джорджи, положение которого весьма шаткое: учится в университете, сидит без денег и к тому же, говорят, ввязан во что-то рискованное.

Вскоре после того, как брат Мисси переехал во Францию осенью 1942 г., он стал заниматься подпольной сопротивленческой деятельностью, которая продолжалась до самого освобождения Парижа в августе 1944 г.

После ужина приехал Перси Фрей. Им занялись Паул Меттерних и Татьяна. И Мама, и Папa неизменно реагируют на каждого моего нового приятеля мужского пола недоуменным поднятием бровей.

Воскресенье, 28 мая.

После ранней мессы все мы лежали в саду на одеялах, греясь на солнце. К обеду приехали Ханс Берхем и граф Шуленбург. Это развлекло родителей, в то время как мы уложили еду в корзину и отправились в экипаже на пикник.

Гостей все больше и больше, а места в доме все меньше и меньше. Я устроилась ночевать в Татьяниной гостиной. Джаджи Рихтер тоже тут: гуляет со своими детишками в саду.

Понедельник, 29 мая.

Опять провела весь день на воздухе. Папa и Мама оба очень огорчены тем, что я уделяю им так мало времени. Они не понимают, что после всех ужасов нашей повседневной жизни любой краткий момент отдыха и веселья — это дар богов, который необходимо использовать как можно полнее.

Мариэтти Штудниц рассказывала жуткие вещи о том, как гадко повели себя люди, которых она приютила после того, как их собственный дом разбомбили. Эта война начинает превращать многих людей в озлобленных животных.

Круммхюбель. Суббота, 3 июня.

Сегодня утром Лоремари Шенбург уехала в Берлин — на сей раз окончательно. Она была счастлива, ей здесь было противно, но мне теперь тоскливо; мы с ней не всегда ладили, но я знаю, что мне будет ее не хватать. Посланник Шлайер, [167] бывший доныне ближайшим помощником Абеца — германского посла в Париже, назначен нашим кадровиком. Он заменит Ханса-Бернда фон Хафтена, который в последнее время часто болеет. Боюсь, что по сравнению с порядками при Хафтене и его предшественнике Йозиасе Ранцау нам придется худо. Говорят, что Шлайер — мерзавец; своей деятельностью в Париже он составил себе гадкую репутацию. У него и внешность соответствующая: толстый морж с гитлеровскими усиками и в черепаховых очках. Сейчас он в Круммхюбеле, изучает нас. Сегодня нам повелели собраться в «Танненхофе» — знакомиться с ним. Он произнес громогласную патриотическую речь.

Сегодня вечером был Kameradschaftsabend [168] в отеле «Гольденер Фриден», на котором нас всех обязали присутствовать. К счастью, кое у кого здесь все-таки есть чувство юмора, и время от времени мы понимающе подмигивали друг другу, особенно когда началось хоровое пение. Мадонну заставили играть на аккордеоне; я играть отказалась, чем всех разочаровала.

Воскресенье, 4 июня.

Сегодня союзные войска заняли Рим. Беспокоюсь, как там Ирина: осталась она или уехала в Венецию. Что ж, по крайней мере для нее война теперь окончена.

Вторник, 6 июня.

Наконец-то: долгожданный «День Д!» Союзники высадились в Нормандии. Нам столько твердили про пресловутый Atlantikwall [169] и про то, как якобы несокрушима оборона; что ж, теперь посмотрим! Но страшно подумать, сколько еще жизней унесет этот последний раунд.. [170] Мы ведем очень тихую жизнь, ходим друг к другу пить чай. Кажется, я тут единственная, кто более или менее доволен. Так хорошо знать, что можно всю ночь проспать спокойно. Конечно, мне легче, чем другим, потому что, когда в этих стенах становится совсем уж душно, я получаю телеграмму из Берлина от Адама Тротта или сама придумываю какое-нибудь мнимое там совещание и сажусь на поезд, ни у кого уже не спрашивая разрешения. Теоретически это запрещено, но все так привыкли к тому, что я периодически исчезаю на несколько дней, что даже Бютнер больше не протестует.