Моя история

Мы поужинали тем, что для нас приготовила Сольвейг. Я почувствовал себя значительно лучше и попросил Андриа, чтобы он, если может, отвез меня обратно на Манхэттен. «После того что случилось, я тебя куда угодно отвезу», — сказал он.

Было довольно холодно, а я был очень легко одет. Мы втроем сели в «Фольксваген» и отправились на Манхэттен. По дороге мы с Андриа снова заговорили о том, что услышали на пленке. Кассету мы взяли с собой и решили еще раз попробовать включить ее. К нашему удивлению, запись в этот раз не была стерта и Сольвейг удалось услышать этот странный голос. Она потом сказала, что это произвело на нее огромное впечатление. Сольвейг хорошо владеет несколькими языками и всегда с интересом подмечает различные оттенки и акценты речи. Про голос, который она услышала на пленке, Сольвейг сказала, что ничего особенного в лингвистическом смысле из себя он не представлял, пожалуй, кроме того, что говорил он по-английски очень правильно, как по-написанному, а от обычного человеческого голоса отличался лишь тем, что в нем как бы не было жизни: ни юмора, ни индивидуальных особенностей, ни смысловых ударений. Все произносилось очень плавно и монотонно. Он не показался ей страшным, а скорее волевым, командным.

Наша обратная дорога в Нью-Йорк заняла чуть меньше часа. Только в машине я наконец полностью осознал, что добрался до Оссинйнга, не пользуясь никаким из известных че: ловечеству видов транспорта. Эта мысль вдруг ужаснула меня, причем на сей раз шок был весьма сильным. Долгая утомительная дорога, бесконечный поток машин, огни большого города — все эти обычные приметы нашего возвращения напоминали мне совершенно иной путь, который я проделал только что в Оссининг. Потом я вспомнил о других вещах, которые произошли в последнее время. Подумал о собаке Андриа, о тех предметах, которые то исчезали, то снова появлялись в домах людей и лабораториях известных ученых. Все это указывало на существование совершенно иного измерения времени и пространства, перед которым бессильна пока наука и которое мы, люди, чаще всего называем просто чудом. Я чувствовал, что мне суждено сыграть какую-то особую роль в их сближении — науки и чуда. Чем больше я думал об этом, тем увереннее и спокойнее становился. Мне выпала большая удача и честь стать одним из проводников этих огромных энергий, нуждающихся только в том, чтобы их узнали, открыли и исследовали.

Ощущение это приходило ко мне не только в виде символов, таких, скажем, как сгибание металла или исчезновение предметов. Оно приходило ко мне и через поэтические строки, которые словно лились через меня. Я никогда не сочинял стихи специально — они возникали во мне как бы сами по себе, дополняя то, что мне не удавалось выразить в процессе демонстрации. Быть может, и в них заложен какой-то тайный, неразгаданный пока мной смысл.

Обо всем этом я размышлял, сидя в «Фольксвагене» той холодной ночью, когда мы возвращались в Нью-Йорк. Возвращение из путешествия, которое заняло у меня, быть может, какую-то сотую долю секунды несколько часов назад. Я понимаю, что все это, может быть, выглядит так же дико и немыслимо, как научная фантастика. И тем не менее так оно и было 9 ноября 1973 года где-то после шести часов вечера. И если это произошло тогда, то неизбежно повторится и когда-нибудь в будущем. Чем бы все это ни объяснялось: таинственным «Спектра», каким-то НЛО или магнитофонным голосом — я убежден, что их существование не иллюзия, не плод больного воображения, не шутка природы, а сущая реальность.

Разумеется, не Бог в нашем традиционном представлении, а скорее какая-то великая, разумная, межкосмическая энергия, которая служит нам и служит Богу в одно и то же время.

Когда я пытался для себя это объяснить, ко мне пришли слова, которые совсем не обязательно называть поэзией, но которые я постарался запомнить и записать. Они как вспышки света, озарения, которые проливают свет чуть дальше, чем узкие возможности нашего видения. Вот послушайте:

Я убежден, что тайны Вселенной будут открыты, прорвутся к людям и все эти феноменальные энергии станут ключом к восстановлению гармонии и порядка. И вовсе не в каком-то отдаленном будущем, а совсем скоро.

Эпилог. БОГ

Очень многие люди убеждали меня в том, что, как только журнал «Нэйче» опубликует результаты исследований Станфордского института, спор вокруг меня стихнет и у ученых появится удвоенное желание как следует изучить этот феномен. Поэтому я, естественно, был очень взволнован, когда узнал, что журнал «Нэйче» наконец-то дал согласие опубликовать большую статью в октябрьском выпуске 1974 года. В прессе поднялась новая волна интереса ко мне и моим опытам, как и прежде неоднозначная в оценках, но на сей раз единодушная в том, что науке предстоит всерьез заняться тем, что она долгие годы отвергала и игнорировала.

Даже «Нью-Йорк тайме», которая, как правило, не уделяет много внимания подобным вещам, опубликовала большую редакционную статью, где, в частности, отмечалось; «Научный мир теперь в курсе того, что есть явления, достойные внимания и основательного изучения, такие, например, как телепатия. Своей публикацией респектабельное издание „Нэйче“ призвало ученых или присоединиться к исследованиям, или аргументированно отвергнуть их необходимость. Иными словами, дать удовлетворительные объяснения миллионам простых людей, которые готовы поверить в то, что человеческий разум обладает намного большими возможностями, чем известными испокон веков пятью чувствами. Редакторы „Нэйче“ предприняли очень важный шаг в целях стимуляции научного познания, совершенно открыто поставив вопрос, готова ли сама наука к тому, чтобы заниматься такими вопросами».

«Нэйче» опубликовала и свою редакционную статью, в которой говорилось, что работа Станфордского института призвана взбудоражить весь научный мир. Так и произошло.

Журнал «Нью саэнтист», получивший доступ к бумагам Станфордского института еще до их официальной публикации, опубликовал статью в тот же месяц, что и «Нэйче». «Нью саэнтист» был настроен весьма критично, что ж, любой журнал имеет на это право. Но в помещенной там статье страница за страницей критиковалась научная работа Станфордского института способами, весьма далекими от науки. Выводы ученых подвергались сомнению устами фокусников и гипнотизеров. Другими словами, автор «Нью саэнтист» сам нарушил все правила, которые так ревностно защищал, рассуждая о том, что необходимо двигать науку вперед чистыми руками. Самое трогательное и лестное для меня было то, что журналист пытался все время доказать, будто Рассел Тарг и Хал Путхофф в подметки не годятся Ури Геллеру, который их облапошил. Если учесть, что оба они ведущие специалисты в области лазерной физики, то можно было бы гордиться таким сравнением. Хотя, разумеется, в нем не было и капли правды.

Однако самое дикое обвинение журнала «Нью саэнтист» состояло в предположении, будто бы у меня есть миниатюрное радиопередающее устройство, вмонтированное в зубы. Что оно было сконструировано по чертежам Андриа Пухарича и помогало мне во всех телепатических сеансах. Журнал не пожалел места на своих страницах, чтобы подробно расписать эту лживую историю, и поэтому мне кажется важным сказать, что нью-йоркский дантист Джон К. Линд внимательно изучил меня в декабре 1974 года в своей клинике. В его отчете говорилось: «Со всей ответственностью подтверждаю, что после клинического изучения рта, зубов и челюстей совершенно очевидно, что у Ури Геллера в полости рта нет никаких посторонних вживлений: транзисторов, металлических объектов и тому подобного».