Замурованные: Хроники Кремлевского централа

Нерв порвался. Олигарх подпрыгнул, пара скачков, и он уже стоял в боевой стойке, прижавшись спиной к двери.

— Я знаю, почему вы ржете! — завизжал он. — Знаю, почему я с толчка целый день не слажу! Вы мне… вы мне… слабительное в чай насыпали!

— С толчка ты не слазишь, потому что засранец, — пояснил я. — А вот все, о чем ты сейчас наговорил, придется обосновать…

— Или, Олега, из хаты сломиться. Тут уж без вариантов, — мрачно заключил Жура. Олигарх шарахнулся от тормозов, бледное, придурковатое лицо его, ища спасения, метнулось в сторону Сергеича.

— Олег, как знать, может, и в тюрьме, может, еще на зоне придется посидеть, — после взятой паузы начал Сергеич. — Если будешь так же себя вести, враз под раздачу попадешь. Сломают, и ничто не спасет…

— Тебе, Лысый, матрас поменяли ради смеха, а ты, как Матросов, на амбразуру прешь, — с укором подхватил наставление Серега.

— Вы это… того… Съел я что-то не то, ну и это… подумал… Слабит целый день… Извините. — Олег потупил взгляд. — Не знал, что и думать… Здесь был не прав, извиняюсь…

— Ладно, Лысый, не парься. Забирай свой матрас, отдавай мой.

По-военному быстро разобравшись с постелью, Олег залез под одеяло, изображая сонное посапывание.

— Олежа, ты спишь? — через полчаса осведомился Серега, в ответ — сонная тишина.

— Лысый, а Лысый, давай в шахматишки! — Жура все же не терял надежды разговорить мерцающий в тусклом свете затылок. — Спит! Вся тюрьма ночью живет, а он спит.

— Давай, Вань, на шконку Олигарха сыграем, — через пять минут предложил Серега.

— На свою играй, — жалобно закричало из-под одеяла.

…Помимо женщин и шахмат, Олег страдал еще одной страстишкой — любовью к власти. На нее он не претендовал, но мечтал, безрассудно и восторженно, как пионер о вожатой. Президент Медведев и министр обороны Сердюков стали его кумирами, а Путин, Сечин и земляк Олигарха Трутнев — злыми гениями, в которых Олега восхищали ушлость и непотопляемость. Подобострастное «Вся власть от Бога» Олег довел до исступленного: «Целуй сапог, тебя давящий». Ярый апологет реформ в армии и образовании, он одобрял экспансию Газпрома, мировую конъюнктуру на нефть, восхищался походкой Путина, расцветкой его костюма и женой Медведева. Олигарх оказался силен и в геополитике. Он настоятельно предлагал открыть российско-китайскую границу, предоставив «желтым братьям» под освоение сибирские просторы, а Сахалин превратить в японский дом престарелых, чтобы местное население обслуживало дряхлеющих самураев под лозунгом «инвестиции и рабочие места».

— Олег, а что тебя больше всего радует в нашем правительстве? — поначалу подобные вопросы встречали искренний отклик.

— Если в качественном отношении, — Олег почесал лохматую переносицу, — то это, конечно, креативность.

— Ух, ты! — впечатлился я. — А креативность — это что такое?

— Это… это… как бы тебе сформулировать, чтобы ты понял. — Олег закатил глаза, словно двоечник, не теряющий надежды выкрутиться. — Это… способность смотреть в… корень проблемы.

— Если мне не изменяет память, — занудно принялся уточнять я. — По-английски «create» — это создавать, значит, получается, что креативность — это созидание.

— А какая разница? — упирался Олигарх.

— Одна дает, другая дразнится, — тут же выдал Жура. — Не знаешь, не умничай. А то спросим тебя за фуфло, как с понимающего.

Однако в отношении Медведева Жура стойко пребывал на стороне Олега: — Какой Дмитрий Анатольевич красавец! Вот это, я понимаю, лидер! Какая походка — от бедра, как у Путина! Молодец! Вот это выправка! Вот это галстук — «Кристиан Диор», вот это костюм — от Юдашкина… зафаршмаченный получается?! Походила игла художника… Птфу! Герой, пусть и кверху с дырой, но все равно герой!

Но серьезно разговаривать с Олегом не получалось, он лишь цитировал телевизор, не более. Как человек недалекий, не способный свободно оперировать фактами, Олигарх очень болезненно и нервно относился к противному мнению, невольно съезжая на личности, что всегда выходило ему боком.

— Вань, ты экстремист! — как-то неожиданно и резко подвел он итог нашей довольно мягкой полемике.

— Ни хрена себе, какие здесь предъявы пошли, — обрадовался движухе Жура. — А что такое экстремизм?

— Экстремизм — так на милицейском жаргоне обозначается любое выражение неприятия существующей системы власти. Например, отказ от сотрудничества со следствием — это тоже типичное проявление экстремизма, поскольку здесь ты выступаешь против правоохранительной системы — основополагающей части действующей власти.

— Получается, что если я в отрицалове, то экстремист? — искренне удивился Жура.

— Получается.

— Так что ж, выходит, и все воровское — экстремистское! — удивленно рассуждал Жура.

— Выходит, Олег, ты мусор… — в соответствии с логикой Сереги подытожил я, но в ответ услышал лишь водопад на дальняке.

…Шахматная эпопея продолжалась. Олег по-прежнему отказывался играть, но, не выпуская книгу из рук, готовился враз расправиться со всей хатой. Через месяц предложение сыграть поступало Олегу каждые десять минут, превратившись в форменное издевательство. Олигарх увиливал как мог, постепенно растрачивая стратегические на тюрьме запасы толерантности. И они иссякли.

Дело за полночь. Олег посапывает лицом к стенке, мы развлекаем себя заваркой душистого травяного сбора и похожим на сгущенку алтайским медом. Телевизор мусора погасили с отбоем, поэтому в зрелищах явный недостаток.

— Олежа, Олежа, — нараспев зажурчал Серега, проверяя на зыбкость сон сокамерника.

Олигарх действительно спал, отчего-то слегка постанывая.

— Рота, подъем! — гаркнул Жура прямо под его ухом.

— А?! Что?! — Олег подскочил на шконке, недоуменно таращась заспанными глазами.

— Да ничего особенного. Я думал, если не спишь, мы могли бы сыграть с тобой…

— Пошел на хрен со своими шахматами, — взревел Олег, вскакивая с нар.

— Что ты сейчас сказал, пидр лысый? — похоже, шутки полетели в сторону.

— Я…

— Лучше молчи. Я тебе, сука, сейчас кадык вырву. Ты на что меня послал?! — шипел

Серега на растерявшегося сокамерника.

— Я того… Сколько можно с этими шахматами, — сник Олигарх, подтягивая к ушам одеяло.

— Мы сейчас уже не за шахматы, ты с людьми сидишь и веди себя соответствующе.

— Я, конечно, виноват, — заскулил Олег. — Не должен был такого говорить. Но…

— Что «но»?! Что «но»?! — по нарастающей заревел Жура. — Ты всю хату морозишь. К тебе по-человечьи относятся… Короче, потеряйся до утра.

Олег поворочался минут сорок, покурил, снова поворочался, покурил, а утром пошла игра.

— Мат тебе, Касабланка! — Серега, обкорнав защиту Олигарха, ферзем затянул петлю на королевском поле. — Как комбинация?

Олег жевал воздух, восстанавливая ход проигранной партии.

— Эээх! Это я в твоей книжке подсмотрел. — Жура покосился на Сергеича.

— Где?! — к боли поражения прибавилась еще и обида, как после удара в пах.

— На двести семьдесят восьмой странице. Это же классика! Азы. Я думал, ты в курсе.

— Я еще не дошел до туда. — Олег был в полуобморочном состоянии. Выходило, что били его — его же оружием.

— Учись, двоечник. — Серега снисходительно похлопал Олигарха по плечу.

После этого дружеского жеста Ключников перестал не только играть, но и говорить. И лишь спустя пару часов полусонную тишину разрушило нервно-истеричное восклицание:

— На какой странице?!

— Что? — Серега недоуменно выглянул со шконки.

— Комбинация твоя, — потерянным голосом уточнил Олигарх.

— На двести семьдесят восьмой, — ухмыльнулся Серега.

— Там нет! — взвыл Ключников.

— Ну, значит, на триста семьдесят восьмой или на двести восемьдесят седьмой, короче, где-то там…

Точку в шахматном образовании Олег поставил через неделю. Книгу, любимую и единственную, Ключников хранил у себя в тумбочке. Договорившись, утром при выходе на прогулку, когда Олег первым вышел из хаты, шахматный талмуд успели изъять и перепрятать.