Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Ну, раз народ требует, выступил «куратор Таганки» тов. Сакиев. Сообщил много интересного: «Любимов не снят с работы и, как видите, он работает в театре. Вы стали жертвой очередного слуха, который, кажется, две недели тому назад был передан в эфир западногерманской радиостанцией. Я не знаю, кто в театр принес этот слух, но должен вам сказать, что радиостанции враждебных нам стран часто распространяют всякого рода слухи, чтобы вызвать волнения, сомнения, брожения в социалистических странах. Это одна из программных задач империалистической пропаганды. Вы знаете положение дел в Польше и Чехословакии... Надо в репертуарной политике ориентироваться на показ современной жизни, а мы все копаемся в грязном белье прошлого... Ну что нам дает в этом плане «Живой» по повести Можаева? На мой взгляд, ничего хорошего...»

Действительно, ничего хорошего. «Я еще ходил в театр, но приказ об увольнении должен был вот-вот выйти, — рассказывал Юрий Петрович. — Однажды вечером в доме собрались гости, играли в преферанс... И вдруг звонок. Взял трубку. Оттуда раздался слабый голос глубоко больного человека: «С вами говорит Паустовский». Сначала подумал, что меня разыгрывает какой-то дурной артист...

— Я узнал, что вас увольняют, лишают возможности работать, и все никак не мог придумать, как бы помочь вам в эту трудную минуту. На днях мне сказали, что, оказывается, моим поклонником, — говорил он с трудом, с одышкой и как бы стесняясь, — является Алексей Николаевич Косыгин. И я написал ему письмо о том, что нельзя губить театр, нельзя снимать главного режиссера...»

Затем Любимов решает: пора обратиться к самому Брежневу. Выше — только Бог.

«Уважаемый Леонид Ильич! Понимаю, насколько Вы заняты. И все же позволю себе обратиться к вам по вопросу, который хотя и может, на первый взгляд, показаться мелким, незначительным, но на самом деле является вопросом принципиальным. Речь идет о Театре на Таганке... Меня можно снять с работы. Можно даже закрыть Театр на Таганке. Дело не в личной судьбе одного или группы артистов. Здесь встают более общие вопросы. Кому это выгодно? Какие проблемы это решит?..»

Чуть позже Любимову позвонили из канцелярии Брежнева: «Спокойно продолжайте вашу работу. Товарищ Леонид Ильич Брежнев желает вам удачи». Великодушный генеральный секретарь даровал театру жизнь.

А Константин Георгиевич Паустовский тихо скончался 11 июля того же, 1968 года.

В конце мая Высоцкий залег в Люблинскую больницу — надо бы привести себя в форму перед сибирской поездкой на натурные съемки фильма по можаевскому сценарию «Хозяин тайги». Лежал себе в палате будущий бригадир Рябой, тихонько напевал под нос «Цыганка с картами. Дорога дальняя. Дорога дальняя, казенный дом...» И накаркал. Очередной посетитель, сунув гостинцы в тумбочку, вручил свежий номер «Савраски» — «Советской России» и пробормотал: «Почитай, Володь. Я понимаю: гонцов, приносящих дурные вести, казнили. Но ты уж меня пожалей..»

Ну вот, и дождался. Ты жаждал славы, признания? Получай, вот тебе статья «О чем поет Высоцкий»...

«Летом был в отпуске в Москве, — рассказывал Кохановский. — Звонит Володя и спрашивает, читал ли я сегодняшнюю «Советскую Россию» — «Нет, — говорю, — не читал. А что там такое?» — «А там, — говорит Володя, — жуткий материал про меня».

«...Быстрее вируса гриппа распространяется эпидемия блатных и пошлых песен, переписываемых с магнитных пленок.. Мы очень внимательно прослушали... многочисленные записи таких песен московского артиста В. Высоцкого в авторском исполнении, старались быть беспристрастными... В них под видом искусства преподносится обывательщина, пошлость, безнравственность. Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков, штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью...»

А вот уж совсем не к месту:

«В программной песне «Я старый сказочник» Высоцкий сообщает:

Ласки он, безусловно, не несет, но зло сеет. Это несомненно».

Значит, и Кукину бумерангом досталось. А Юра Визбор вообще может привлечь Высоцкого за плагиат, коль он, по воле этих журналистов, считается автором песни про технолога Петухова.

«Мы слышали, что Высоцкий хороший драматический артист, и очень жаль, что его товарищи по искусству вовремя не остановили его, не помогли ему понять, что запел он свои песни с чужого голоса.

Г. Мушта, преподаватель консультационного пункта Государственного института культуры, А. Бондарюк (наш кор.), Саратов».

— Ну, как, Гарик, прочел? — в конце дня опять позвонил Высоцкий. — Что посоветуешь? Ты ж у нас матерый газетный волк?

— Прежде всего, не пороть горячки, — успокоил друга Кохановский. — У меня в «Савраске» товарищ есть, Новиков. Мы с ним вместе в Магадане работали. Я попробую его найти, что-нибудь выясню. Кстати, они крупно прокололись, раз чужие песни тебе приписали. Не переживай!

Новиков оказался надежным мужиком, навел справки: было указание опубликовать статью по Высоцкому, но для острастки, без «оргпоследствий».

Ага, но через неделю звонит Котеночкин, который еще недавно предлагал озвучивать Волка в своем первом мультике «Ну, погоди!».

— Володя, извини, пролет. На пленуме ЦК комсомола сказали, что ты — одиозная фигура, тлетворно влияющая на советскую молодежь. Утвердили Папанова.

Да пошли вы все!..

Зато Мариночка снова в Москве, приехала доигрывать свою Лику Мизинову. Высоцкий возобновил осаду, ищет встреч, днюет и ночует на съемочной площадке «Сюжета», часами просиживает в гримерных. Это ему дорого обходилось: Таганка предъявляла счета. За Высоцкого перед Любимовым оправдывался Сергей Юткевич: дескать, это он виноват, не доглядел, не удержал... Словом, нес вздорно-прелестную чепуху. Впрочем, авантюрной натуре Юрия Петровича фантастический роман актера его театра очень даже нравился. Мол, мы тоже не лыком шиты...

Однажды во время съемок Владимир появился немного подшофе. Марина уже привыкла к его неожиданным возникновениям- «А вот и мой паренек'» «Я находила его симпатичным, немного смешным, кем-то вроде «середнячка», — рассказывала Влади. — «Русский молодец» небрежно одет, коротко стрижен. Он невысок и круглоголов. И вдруг он меня приглашает танцевать. Он пытается поцеловать меня в шею! Я хохочу, как бы говоря этим: «Но послушайте, нет, как же так?!» Потом он говорил мне, что был этим ужасно раздосадован. Это было так смешно! Мне казалось совершенно немыслимым, чтобы наши отношения были иными, нежели дружескими».

Марина просит оградить ее от приставаний — у нее роман с румынской кинозвездой, который дожидается ее в Париже, и при каждом удобном случае она рвется домой.

Высоцкий об этом знал, во всяком случае, сплетни такие слышал, и все равно не оставлял планы «взятия Бастилии или Дарданелл». Как-то в ресторане ВТО атаковал вопросами свою давнюю симпатию, актрису Валю Малявину, которая только-только вернулась из Румынии со съемок совместной картины:

— Как там Румыния, Валюш? Румыны не приставали?.. Ты там не слышала случайно о таком актере Кристи Авраам? Говорят, звезда...

— Слышала. И даже видела. Знойный красавец.

— У него, говорят, роман с Мариной...

— Не знаю. И знать не хочу. А ты если любишь — люби. И никого не слушай.

— Я люблю Марину. До сумасшествия. Она уехала в Париж. Что мне делать?

— Жди.

Он встал и вышел... через раскрытое окно ресторана. А потом взял и написал: «Я встал и, как всегда, в окно, но на окне — стальные прутья…»

«Что была ей, французской актрисе с мировым именем, страсть барда с хриплым голосом, пусть даже суперпопулярного у себя на родине? — трезво рассуждал свидетель «поединка» Влади-Высоцкий Игорь Гневашев. — Там, где сдавались без боя любые отечественные крепости, французский форт стоял непоколебимо. Не думаю, что это уязвляло его самолюбие, он был выше этого. Скорее это подхлестывало его еще больше, может быть, впервые за последние годы он встретил такое сопротивление: пить — так пить, любить — так королеву. За Володю волновались. Он же просто шалел от любви. Таким он был совершенно беззащитен, все страдания легко читались на его лице».