Рихард Зорге. Джеймс Бонд советской разведки

При обыске у Зорге нашли три фотоаппарата, фотокопировальный аппарат, и, что хуже всего, отпечатанный на машинке текст радиограммы в Центр, копию которого обнаружили у Макса Клаузена. Макса пригласили в полицейский участок под предлогом выплаты компенсации за ущерб, нанесенный какому-то японскому велосипедисту и там арестовали. Анну пока оставили дома, в качестве приманки. На следующий день полиция окружила дома Зорге и Бранко Вукелича. До конца дня 18 октября все члены организации Зорге оказались в тюрьме.

Когда охранники отлучились перекусить, в дверь дома Клаузенов постучали. Вошел незнакомый человек, европеец, отличавшийся от других не совсем обычной одеждой и произношением английских слов. Он хотел снять комнату. Анна тут же поняла, что перед ней русский. Она быстро выпроводила гостя, сказав: "Идите, идите, здесь случилось большое несчастье". Это был Михаил Иванов. В Центр ушло срочное сообщение: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы Инсон и Жиголо за шпионаж, в чью пользу, неизвестно. Данные проверяю".

На следующий день после ареста Макса Анна также была арестована и помещена в тюрьму.

Вот какую отвратительную картину обращения японских тюремщиков рисует она в своих воспоминаниях: "Со двора по темной мокрой лестнице спустили меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая лампочка. Ничего не было видно. Только через несколько минут я увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок — черные клетки, а в них плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода. Полицейские сорвали с меня одежду, вплоть до белья, сорвали с ног туфли, чулки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы и, визжа, растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я осмотрелась. По стенам текла вода. Соломенная циновка была мокрая. Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дырка — параша…

Поздно вечером меня босую по мокрой, грязной лестнице повели в контору. Я чувствовала, что заболела.

В конторе было девять полицейских, один из них врач, который осмотрел меня, сказал: "Ничего не выйдет". Тогда меня снова стащили в яму, только бросили на этот раз какую-то подстилку. Я легла и, задыхаясь, потеряла сознание — это они, видимо, обнаружили. Врач сделал мне шесть уколов, и вновь потащили меня в контору, больную и разбитую".

Американский посол в Японии Джозеф Грю 29 октября 1941 года так прокомментировал в дневнике арест группы Зорге:

"Немцы не испытывают большого энтузиазма относительно нового кабинета (во главе с генералом Тодзио, сменившим 17 октября принца Коноэ на посту премьера. — Б.С.). Не оправдались их надежды на решительно интервенционистское правительство, на которое они рассчитывали после отставки Коноэ. Их чувства особенно охладил арест двух немцев непосредственно вслед за вступлением нового кабинета в должность".

При обыске домов основных членов группы, документы, свидетельствующие о шпионской деятельности, были найдены у всех, начиная с самого Зорге, что впоследствии позволило легко расшифровать все радиограммы. Первая радиограмма была перехвачена в 1937 году. С тех пор донесения перехватывались регулярно. Однако расшифровать ни одну из перехваченных радиограмм японцы так и не смогли. Только после того, как на первом же допросе радист Макс Клаузен выдал всё, что он знал о кодах шифрования, японцы смогли расшифровать и прочитать всю подборку перехваченных донесений за несколько лет. Эти донесения фигурировали в материалах следствия, и по ним обвиняемые давали свои пояснения.

Сначала Зорге решительно отрицал все обвинения, требовал встречи с послом и добился обещания устроить ее 25 октября. Но когда ему были предъявлены вещественные доказательства и обширные показания Макса Клаузена, он сломался. Об этом свидетельствует наблюдавший за делом японский прокурор Ёсикава: "Арестованный 18 октября Зорге решительно отрицал предъявленные ему обвинения. Полиция обязалась устроить 25 октября встречу Зорге с послом Германии и поэтому стремилась добиться от него признания… 24 октября Охаси (помощник полицейского инспектора, допрашивавший Зорге. — Б.С.) доложил начальству, что появилась возможность получения признания, а на следующий день это подтвердилось, и в большой инспекторской комнате собралось 12–13 человек…

Для получения признания насилия к Зорге не применяли. Ему были предъявлены вещественные доказательства и потребовали их объяснения. Таким образом, в конце первой недели он признался…

Примерно в четыре часа дня, в субботу, я, вместе с моим коллегой Тамасавой и полицейским пошли к нему выяснить, позволяет ли его здоровье продолжать допрос. В это время он и признался. Перед признанием он попросил бумагу и карандаш. Затем, взяв бумагу, он написал на немецком языке следующее: "Я с 1925 года коммунист и продолжаю им оставаться и в настоящее время". Эту записку он передал мне. После этого он снял пиджак и, поднявшись, громко сказал: "С того времени, как я стал коммунистом, я никогда не терпел поражений, теперь я впервые проиграл". Сказав это, Зорге заплакал. Затем… дал согласие приступить к допросам в понедельник".

Скорее всего, Зорге при допросах действительно не били. Все-таки он был подданным союзной Германии, запросто вхожим к послу, да и улик против него и так было выше крыши.

В своих показаниях Рихард старался взять большую часть вины на себя, чтобы облегчить участь остальных. И по именам называть старался только тех, кого уже назвали другие участники группы или кто уже был за пределами территорий, занимаемых японскими войсками. И попросил не трогать "девушку из кафе", свою японскую любовницу, которая не имела ни малейшего отношения к его работе. Узнав, что его выдал Одзаки, Зорге произнес: "Японец остается японцем".

Следователи дали Зорге пишущую машинку, на которой он печатал на немецком языке письменные объяснения по разным вопросам. "Когда Зорге кончал главу или раздел своих показаний, — вспоминал после войны один из следователей, — он зачитывал их мне, а после внесения по моему требованию поправок или дополнений передавал написанное в мои руки. Эти показания были написаны Зорге в одном экземпляре". Их приобщили к делу в качестве вещественного доказательства. Относительно их авторства Зорге заявил позднее: "Я написал их согласно требованию прокурора и на тему, им предложенную.

Что касается содержания, то оно зависело от моей воли, и я не встречал здесь ограничений". Кроме них существовали подписанные Зорге протоколы допросов, сделанные по-японски и переведенные на немецкий язык. Так появились "Тюремные записки" разведчика, которые иногда еще называют его "мемуарами", но весьма своеобразными.

Самым стойким оказался Бранко Вукелич. Следователь отметил: "У Вукелича совершенно отсутствует желание раскаяться". Также американский генерал Уиллоуби заметил о Вукеличе: "Он обладал большим мужеством, потому что даже в самых подробных обвинительных материалах, которые сохранились, невозможно найти никаких детальных сведений о его работе. Его ранняя смерть в тюрьме также доказывает, что он оставался тверд…"

Эйген Отт был возмущен до глубины души. Едва узнав об аресте своего друга и помощника, он 23 октября направил в Берлин следующее сообщение: "Здешний многолетний представитель "Франктуртер цайтунг" Рихард Зорге и другой подданный германского рейха, Макс Клаузен, арестованы японской полицией по подозрению в поддержании будто бы враждебных государству связей. Одновременно арестовано некоторое число японцев, один из которых якобы близко стоял к кругу сторонников бывшего премьер-министра князя Коноэ… Можно предположить, что речь идет об акте мести или об интриге, в которую оказался запутан Зорге. Как здесь известно, относящаяся к нам враждебно группа все еще обладает большим влиянием в полиции и в среде чиновничьего аппарата министерства внутренних дел и министерства юстиции, в связи с чем в обстоятельствах дела Зорге нельзя исключать враждебных Германии намерений".