Ярослав Галан

О напряженной, воистину самосжигающей работе Галана рассказывают его дневники и хроника тех лет.

28 января 1947 года он выступает на совещании интеллигенции Львова по вопросам идеологической работы. Текст речи не сохранился. Из краткого отчета в «Правде Украины» от 29 января 1947 года узнаем:

«Здесь (во Львове. — В.Б., А.Е.) долгое время подвизался главарь буржуазно-националистической, псевдонаучной „школы“ М. Грушевский, отравлявший значительное время сознание масс своей националистической концепцией в области истории Украины.

Писатель тов. Галан говорил о борьбе со „школой“ Грушевского. Он указал, что в преподавании истории Украины, и в особенности Галиции, отдельные львовские историки допускают ошибочные утверждения…»

Разрозненные записи в дневниках Галана. Здесь они приводятся впервые:

«10 июня 1948 года. Это мой родной ребенок, это часть моего „я“ (о своей пьесе. — В.Б., А.Е.).

30. IX.1948 года. Дней 10 тому назад меня вызвали в ЦК… Позавчера предложили мне в обкоме должность зав. обл. отд. искусства.

8. Х.48 г. (По поводу одной пьесы.) Это не только паршивая конфетка, но и отравленная, потому что она вызывает у зрителя глубокое отвращение к идее, которой сама должна была бы служить.

5. VI.1949 г. „Я груб…“ (Байрон, „Дон-Жуан“).

24 мая. Окончил пьесу…

5 июня. Позавчера ездил с Петром (Козланюком. — В.Б., А.Е.) и Стефаником в Ново-Ярычевский район… Побывали в новом колхозе. Боятся сеять, говорят: „Они придут и убьют“».

Однажды, к полуночи, когда он был в гостях и уже собирался уходить домой, Галан неожиданно сказал одному из нас: «Не смогли бы вы проводить меня, Владимир Павлович? Мне кажется, что какие-то подозрительные типы следили за мной».

«Скажу совершенно честно (это запись тех лет. — В.Б., А.Е.): очень и очень не хотелось мне выходить на улицу. На темных улочках Львова можно было встретить кого угодно: и националиста-бандеровца, и польского террориста из „народных сил збройных“, такой же фашистской организации, как и ОУН, и обычного мародера, вышедшего ночной норой на „охоту“ за часами. На фронте был передний край и враг за ним. Здесь же на вас могли напасть с любой стороны, а кто — неизвестно. Вот почему я предложил: „Оставайтесь ночевать у меня, Ярослав Александрович!“ — „Ну, если вы боитесь, то я пойду один“, — сказал Галан и шагнул к двери.

Слово „боитесь“ задело меня. Как-никак в кармане у меня лежал офицерский военный билет…

„Нет, почему? Пойдем вместе“, — сказал я и, отлучившись в кухню, зарядил там трофейный „вальтер“ так, чтобы Галан не видел этого и не заподозрил меня в трусости. Когда мы вышли из ворот, я сразу шагнул на улицу, туда, где поблескивали в темноте сбрызнутые недавним дождем трамвайные рельсы. „Куда вы? — удивился Галан. — Пойдем лучше по тротуару“. — „Так надо!“ — сказал я, ничего не объясняя. Дело в том, что мои старые и бывалые друзья — пограничники советовали мне ни в коем случае не ходить в ночное время по тротуарам.

Галан пожал плечами и зашагал рядом со мной посредине трамвайных путей. Шли молча, только изредка обмениваясь скупыми фразами. У виллы „Мария“ улица Набеляка круто заворачивала вправо, на улицу Ленартовича. Трамваи обычно в этом месте сильно скрежетали. Стоило нам повернуть, как мы увидели за углом дома на улице Ленартовича две прижавшиеся к стене фигуры. Если бы мы шли по тротуару, мы бы обязательно натолкнулись на них. Сейчас же от них нас отделяло несколько спасительных метров.

Один из стоящих за углом сразу же быстро подошел к нам и отрывисто спросил: „Это вы стреляли?“ Я не успел разглядеть лицо собеседника, не сразу дошел до меня коварный смысл его вопроса (никаких выстрелов мы не слышали), но, чтобы отвести от нас подозрение в стрельбе, зная, что после выстрела ствол оружия пахнет нагаром, я выбросил из-за спины правую руку и, поднеся ствол „вальтера“ к носу незнакомца, сказал: „Понюхай!“

Незнакомец, видимо, не ожидал такого оборота дела. Если бы он попробовал выбить у меня из рук оружие, все равно пуля поразила бы его. И он отпрянул… Мы разошлись.

Только когда мы прошли каких-нибудь десять шагов по направлению к трамвайному парку, до меня дошел коварный, проверочный смысл вопроса незнакомца: любой безоружный человек ответил бы ему: „Кто стрелял? Да ведь у меня не из чего стрелять…“»

Только много лет спустя, уже после убийства Галана, стало ясно, что эта ночная встреча — одна из первых бандитских засад на его пути… А свой пистолет Галан обычно оставлял дома, да и пользоваться им он не умел.

Таким был Галан. Добрый, доверчивый к людям хорошим, ненавидящий врагов, пренебрегающий личной безопасностью, честный и иногда по-детски наивный. Этими свойствами его характера и воспользовались впоследствии его убийцы.

Галан в ту весну, лето и осень 1949 года успевал воистину объять необъятное.

Его часто видят на заводах, фабриках, в колхозах и совхозах, в университете. По поручению Львовского областного лекционного бюро Галан читает лекции на общественно-политические темы, а по поручению Львовского обкома КП(б)У организует и проводит творческую встречу с трудящимися Городокского района, посвященную десятилетию воссоединения украинского народа в едином Украинском советском государстве. Большим успехом пользовались выступления Галана на львовских предприятиях.

Весна 1949 года на Западной Украине окрыляла его душу. В прикарпатских селах и деревнях Галиции полным ходом шла коллективизация. Западноукраинское крестьянство вступало в колхозы. Новая, счастливая жизнь, за которую столетиями боролся народ Галиции, стала явью. В эту весну Галана редко можно было застать дома. На попутных машинах, на подводах, пешком он перебирался от села к селу, от одного поселка к другому, выступал, агитировал, рассказывал крестьянам о том, что им даст колхоз.

В этих поездках, в кипучей, напряженной борьбе с притаившимися врагами возникла у Галана мысль о создании пьесы, посвященной новым людям Советской Галиции. Писатель хочет воспеть величие свободного человека — человека, у которого «тоска, бессмертная тоска творчества» нашла выход.

Энергия Галана поражает его друзей и знакомых.

«Как-то в октябре 1949 года, — рассказывала А. Кривицкая, — Ярослав Александрович позвонил мне и попросил, чтобы я подготовила художественное чтение на один торжественный вечер. Я была больна и сказала, что не могу, к сожалению, исполнить его просьбу.

— Что с вами? — сочувственно спросил Ярослав Александрович.

— Да, наверное, старость уже приходит, — ответила я.

— Нет, нет, нельзя нам теперь ни стареть, ни болеть. Мы не можем себе разрешить этого, потому что у нас полным-полно работы…

В эту минуту мне припомнились слова, которые Ярослав Галан вложил в уста революционера Оскара — героя пьесы „Груз“: „Какое счастье, девушка, бороться за грядущий день и даже погибнуть за него…“»

Так проходили его дни…

12 часов ночи. Галан разбирает почту. Писем много. Галан — член правления Союза советских писателей Украины, член президиума Львовского отделения ССП, он входит в состав редколлегии журналов «Перец» и «Радянський Львив», корреспондент газеты «Радянська Украина» по Львовской области. Много самых разнообразных вопросов нужно решать быстро и оперативно.

Ответив на все письма, Галан садится за машинку. Друзья из газеты «Вильна Украина» просили сделать статью. Работы много, но Галан не отказывается. Ведь с этой газетой связаны самые лучшие дни его жизни — дни, когда исторической осенью 1939 года во Львов вошли части Советской Армии, пришла «вторая молодость». Тогда он вместе с советскими писателями составлял первый номер свободной газеты на родном языке — «Вильна Украина».

Сами собой рождаются уверенные, взволнованные слова: «За эти тридцать лет мы, воспитанные партией Ленина, выросли как народ, выросли как государство. Тень трагического прошлого не ложится больше на наши души. Солнце социализма согревает нам сердца. Народ-труженик золотом хлебов Украины, миллионами тонн угля и стали мостит путь к коммунизму. Зловещему мраку, что окутывает капиталистический мир, мы противопоставляем свет наших дней, свет, который уже тридцать лет неугасимым огнем горит над Советским Отечеством, в этом величие и красота наших будней».