Лавкрафт

Угостив Лавкрафта с тетей обедом в гостинице «Краун», Соня предложила пригласить несколько ведущих любителей, в том числе Лавкрафта и Лавмэна, в Нью-Йорк. Обеспечение их жильем она брала на себя.

Это был первый из ряда визитов, которыми Соня и Лавкрафт обменивались в течение нескольких следующих месяцев. Как-то он пригласил ее на выставку стеклянных цветов в Музее сравнительной зоологии в Гарварде. Когда они бывали в Бостоне, либо где-то еще вне Провиденса, Лавкрафт взял за правило останавливаться в разных отелях. Несколько раз они обедали в греческом ресторане в Бостоне, который нравился Лавкрафту фресками античных сцен.

В следующем июне Соня приехала в Провиденс, когда с Лавкрафтом жили обе тети. Он сообщил, что она «очень понравилась» Энни Гэмвелл, «несмотря на расовые и социальные разногласия, которые она зачастую не может преодолеть» [247]. Обаяние Сони смогло растопить даже такой монумент староамериканского классового самолюбия, как Энни Эмелин Филлипс Гэмвелл.

За тринадцать месяцев, с декабря 1921–го по декабрь 1922–го, Лавкрафт написал остальные рассказы из цикла «Герберт Уэст — реаниматор», поэму в прозе «Ньярлатхотеп» и безуспешный «Азатот». Он также писал передовицы и статьи для любительских изданий, в том числе «Исповедь неверия» для «Либерал» за февраль 1922 года.

В этой статье рассказывается о внутреннем развитии Лавкрафта: о его утрате веры в христианство, заигрывании с исламом и античным язычеством и становлении материалистическим атеистом. Он описывает свое мировоззрение как «…цинизм, смешанный с безмерной жалостью к вечной человеческой трагедии людских устремлений, превосходящих возможности их осуществления.

Война укрепила все взгляды, которых я начал придерживаться… Демократия была для меня несущественным вопросом, главным образом, во мне пробуждала гнев наглость вызова англосакскому превосходству. Я… — страстный сторонник англо-американского воссоединения, мое убеждение заключается в том, что разделение единой культуры на два государства расточительно, а зачастую и опасно. И в данном случае мое убеждение сильнее вдвойне, ибо я верю, что вся существующая цивилизация зависит от саксонского господства» [248].

Лавкрафт написал и другие рассказы. В конце 1921 года он сочинил «Картину в доме», простой рассказ ужасов без признаков фантастики. Он начинается зловеще: «Искатели ужасов стремятся в неизвестные, далекие места. К их услугам катакомбы Птолемеев и высеченные из мрамора мавзолеи кошмарных стран. Они взбираются на залитые лунным светом башни разрушенных замков Рейна и в страхе спускаются по черным, покрытым паутиной ступеням под разбросанными камнями позабытых городов Азии… Но подлинный эпикуреец ужасного, для которого вновь испытанное возбуждение от неописуемого ужаса есть важнейший результат и оправдание самого существования, более всего ценит старинные уединенные фермы в лесной глуши Новой Англии, ибо в них темные элементы силы, одиночества, нелепости и невежества объединяются в совершенство отвратительного».

Герой рассказывает, как он в генеалогических исследованиях путешествовал на велосипеде по Мискатоникской долине. Эта долина названа по вымышленной реке, на которой Лавкрафт разместил свой дьявольский город Аркхэм. Застигнутый грозой, рассказчик ищет укрытие на старой ветхой ферме. Внутри он обнаруживает крепкого, седобородого, одетого в лохмотья старика, говорящего на архаичном наречии. «Под дождь попали, а? — приветствовал он. — Хорошо, что рядом с домом-то оказалися да догадались войти. Я, поди, спал, а иначе б услыхал вас…» [249]

На столе лежит экземпляр «Regnum Congo» («Королевство Конго», 1598) Антонио Франческо Пигафетты, одного из участников Первой кругосветной экспедиции Магеллана. Лавкрафт говорит, что книга была «написана на латыни по дневникам моряка Лопеса» [250].

Старик пожирает глазами иллюстрацию конголезской мясной лавки, на которой мясник бодро разделывает на продажу человеческое тело. Затем на открытую страницу падает капля крови, стекающей из комнаты наверху. Герой впадает в лавкрафтовский паралич от страха, пока удар молнии не разрушает дом, «принеся забвение, которое только и уберегло мой разум». Как молния разрушила дом, не причинив вреда рассказчику, — непонятно.

«Гончая» (1922) — эффектный, хотя и перегруженный прилагательными, рассказ ужасов, соответствующий канону Мифа Ктулху, который уже стал приобретать четкую форму.

Герой повествует, как ради новых ощущений он и его друг Сент-Джон серьезно увлеклись декадентством. В склепе под старинным английским особняком, где они проживали в уединении, они организовали музей ужасов, обставив его предметами, похищенными из могил: трупами — мумифицированными, превращенными в чучела или же сохраненными как-то по-другому, — черепами, скелетами, надгробиями и прочими жизнерадостными безделушками.

Разграбляя могилу вампира в Нидерландах, они находят амулет с символом крылатой гончей: «на вещицу намекал запретный „Некрономикон“ безумного араба Абдула Аль-Хазреда — наводящий ужас символ души в запретном культе трупоедства в неприступном Ленге, что в центральной Азии». После этого их преследует гончая, или вампир, или оба вместе, пока не разрывают Сент-Джона на части…

Вымышленный «Некрономикон», книга зловещих заклинаний для призывания жутких существ из других миров и измерений, стала важнейшим элементом в последующих рассказах Лавкрафта из Мифа Ктулху. Название книги, возможно, возникло из «Астрономикона» Манилия. Это древнеримская астрологическая поэма первого века христианской эры, которую Лавкрафт цитировал в своих газетных колонках.

Рассказы Лавкрафта оживлены упоминанием множества научных, исторических и оккультных книг. Некоторые из них существуют, некоторые — лишь легенда, а некоторые, вроде «Некрономикона», были выдуманы Лавкрафтом. В «Полярисе» и «Иных богах» Лавкрафт создал Пнакотические манускрипты (или их фрагменты), которые остались частью канона вымышленных книг в Мифе Ктулху. Во втором из этих рассказов он ввел Семь тайных книг Земли, которые в «Сновиденческих поисках Кадафа Неведомого» обзавелись более звучным титулом Семь тайных книг Хсана.

Среди настоящих книг — «История Атлантиды» и «Исчезнувшая Лемурия» (1896, 1930) Скотта-Эллиота, «Sadducismus Triumphatus» (1681) Джозефа Глэнвиля и многие другие. К легендарным же относятся «Книга Тота» и «Книга Цзяна». «Книга Тота» впервые была упомянута в древней египетской сказке «История Сетны Кхамуста», известной из папируса эпохи Птолемеев, но, возможно, являющейся более древней. Согласно данному сочинению, эта книга могущественных заклинаний изначально была написана египетским ибисоголовым богом мудрости Техути, или Тотом.

Когда в начале этого века папирус был опубликован, писатели фэнтези ухватились за «Книгу Тота» как реквизит для своих историй. Например, она фигурирует в «Выводке королевы-ведьмы» (1924) Сакса Ромера.

«Книга Цзяна» была состряпана Еленой Петровной Блаватской, основательницей теософии, в книге «Тайная доктрина» (1888). Этот трактат, сосредоточие фальсификаций и плагиата, в основном состоит из цитат «Цзяна», усеянных ее собственными комментариями и диатрибами. Хотя мадам Блаватская и утверждала, что «Цзян» был написан в Атлантиде на уже забытом языке сензар, в действительности это переложение, без всяких ссылок на источник, английского перевода с санскрита древней «Ригведы».

В рассказе «Гипнос» (1922) герой вновь живет в старинном английском особняке с единственным другом, с которым исследует мир снов с помощью наркотиков. Друг проникает дальше, чем рассказчик, и возвращается в ужасе от увиденного. После этого он страшится созвездия Северная Корона. Через некоторое время луч красного цвета из той области неба поражает его спящим. На следующий день открывается: все, что осталось от друга — которого, по утверждению властей, и не существовало, — лишь изваяние головы, изображающей рассказчика в молодости.