Любовные утехи русских цариц

Но если вы думаете, дорогой читатель, что подсчитать количество незаконнорожденных от фаворитов детишек наших цариц легко, то вы глубоко ошибаетесь. Это адский труд, точно по Маяковскому, «из тонны словесной руды» какой-то граммчик правды и накопаешь. Во-первых, наши историки, воздающие должную хвалу государственным деяниям наших цариц, почти не касаются их интимной жизни. А это, мол, потомкам знать необязательно. Как будто не личная жизнь создает портрет монарха. Зачем, мол, их, потомков, расстраивать распутной жизнью цариц и злыми примерами заражать? Но ведь мы, дорогие читатели, из детского возраста вышли, правда? Коснулась или не коснулась нас сексуальная революция? Исчезли из нашего обихода фильмы, в которых ниже груди не обнажались? Исчезли вопросы, в свое время публикуемые в «Зеленом портфеле» Галки Галкиной из «Юности», типа: «Напишите, до какой части тела можно целовать комсомолку?» Сейчас каждый пацан знает про «тело» буквально все и таких наивных вопросов даже родителям не задает. И ведет себя с «телом» так, чтобы ни СПИД, ни раннее отцовство его не коснулись. А судя по телевизионной программе «Про это», целоваться можно всегда, везде, как угодно и сколько угодно. И вообще, что за вопрос: в сексе все можно. Никаких барьеров нет, особенно если божескую заповедь малость переиначить: «Любите и не размножайтесь».

А вот царицы наши в деле предостережений от беременности большие профаны были. Плодом увлечений их очередным фаворитом почему-то почти всегда детишки были. Уж на Западе и во французском, и в английском королевстве предохраняться научились. Презервативы появились, и фаворитки королей к этому новшеству строптивых монархов приучали, а Русь — темнота темнотой: «Люби и размножайся» — только и знают! И рожали наши царицы незаконнорожденных детишек ох как много! Мы в арифметической точности наших подсчетов не совсем уверены. Тут никто точно не скажет. Приблизительно так! Приблизительно мы можем подсчитать! Рожали и заботились наши царицы о своих детях! Анна Иоанновна, например, их жене своего фаворита Бирона подсовывала, и та их как своих собственных воспитывала, специально различия не делала: отец-то ведь один у всех! Но нарожала она их немного: всего одного или от силы двух детишек. А вот незамужняя Елизавета Петровна, до любовных утех скорая, нарожала их порядочно: семь или восемь штук. И отдала в разные места на воспитание: то истопнику и постельному Чулкову, то итальянской своей фрейлине, из этой затеи потом мировой скандал с одной такой дочерью выйдет, княжна Тараканова она называлась, мы вам потом о ней расскажем, то госпоже Шуваловой, своей наперснице, умнейшей и внешне препротивнейшей женщине, то своему фавориту Шувалову, то в монастырь. Словом, места много — рожай не хочу!

В общем, дорогой читатель, наша Гамильтон поступила крайне дурно, умертвив царского отпрыска. Только не путайте, пожалуйста, нашу Марию Даниловну Гамильтон с известными мировыми Гамильтонами. Фамилия больно знатная. Гамильтонов много было. Тут и Елизавета Гамильтон, известная английская писательница восемнадцатого — начала девятнадцатого века, тут и известная Эмма Гамильтон, великолепная куртизанка однорукого адмирала Нельсона, муж которой, тоже в жену влюбленный, играл жалкую роль «придворного песика». Когда впереди толпы под руку (одна ведь рука у адмирала была) шли леди Гамильтон и адмирал Нельсон, сзади вышаркивал ее муж, несущий плед или шаль. И любовь леди Гамильтон и адмирала Нельсона вошла в историю как исключительное, редкое явление по силе чувства и вдохновила писателей и поэтов на написание од и пьес не менее, чем Ромео и Джульетта. Нет, наша Мария Гамильтон малость поскромнее, хотя тоже любовница двух мужчин: самого царя Петра I и его денщика Ивана Орлова. Была она камер-фрейлиной в свите Екатерины I (а было у нее в свите аж 60 человек, Петр I разрешил ей такую пышность!). Так вот, у тех Гамильтонов, а к ним можно еще прибавить и лучшую подругу президента Академии наук Дашковой, своя эпоха и свои интрижки, к нашей истории отношения не имеющие.

Наша Мария Даниловна, имея красоту необыкновенную и сердце любвеобильное, утратив расположение царя и придушив троих детей, из которых один был от царя, перекинулась на его денщика и так крепко (это чувство вообще характерно для русских женщин — любить, так уж до гроба) его полюбила, что в любовных утехах не могла ему отказать даже в последние дни беременности, скрывая намерение рожать от своего любовника, поскольку возымела преступное желание тут же его, ребеночка, после рождения прикончить. В тайной канцелярии подследственный Иван Орлов, обвиненный в соучастии со своей любовницей в убийстве ребенка, такие вот показания давал: «Я у нее (у Гамильтон. — Э. В.) щупал брюхо и спрашивал: „Что ж, не брюхата ли ты?“» — И она сказала: «Нет, от тебя я б не таила». — «А для чего брюхо туго?» — спросил я. «Да ведь ты ведаешь, — отвечала Марья, — что я нездорова. Брюхо у меня от запору» ^[92].

И случилось это точно 9 апреля 1718 года — в Тайной канцелярии записано. Продолжение этой истории нам расскажет историк М. П. Погодин: «Свозятся со всех сторон свидетели, участники, идет допрос за допросом, очные ставки, улики — и пошел гулять топор и пилить пила и хлестать веревка».

«Все смешалось в кучу в доме Облонских» — ибо в это время полным ходом идет следственная возня с сыном Петра Алексеем, с его матерью Евдокией Лопухиной, из далекого монастыря подозреваемой в кознях, с его сестрами и десятками подозреваемых вельмож. И не в таком малом деле, как убийство ребенка, только в заговоре против самого государя. И в этой суматохе никто бы и не вспомнил о Марии Гамильтон, лежащей в постели в сильном недомогании от тяжелых последствий родов и своего преступления, но денщик Иван Орлов, бес его попутал, испортил хеппи энд своей любовной истории. У царя пропало ценное письмо, которое он накануне в карман камзола положил и которое случайно из дырявого кармана (безобразие, денщик, ты тут своими амурными делишками занимаешься, а у царя карман дырявый) закатилось за подкладку. Не найдя своего письма, царь велит призвать денщика. Тот, изрядно перетрусивший и уверенный, что его амурные делишки, в которых он посмел конкурировать с самим царем, раскрыты, бухается царю в ноги и просит «не казнить, а миловать». Царь от удивления рот раскрыл. Подумайте только, и эта любовница его обманула! Ну, конечно, в застенок всех без разбору: денщика, Марию Гамильтон, ее служанку и прочих, могущих участвовать в сводничестве и в преступлении — убийстве троих детей, рожденных от любвеобильной фаворитки. Камер-фрейлина Гамильтон К. Е. Терновская в натуралистических подробностях показала: «Села (Мария Гамильтон. — Э. В.) на судно и, сидя, младенца опустила в судно, младенец вскричал. Потом, встав и оборотясь к судну, Мария младенца в том же судне руками своими, засунув тому младенцу палец в рот, стала давить и приподняла младенца и придавила». Тогда я, Катерина, заплакав, стала ей говорить: «Что ты, Марья Даниловна, делаешь?» — «Молчи, — отвечала она, — дьявол ли де тебя спрашивает? — Придавив ребеночка, Марья вынула и обернула его в полотенце: „Возьми, Катерина, — сказала она мне, — отнеси куда-нибудь и брось“» ^[93].

Катерина передала сверток с мертвым ребенком конюху Василию Семенову, а тот, не утруждая себя, бросил сверток у фонтана в Летнем саду. И рано утром, еще не оправившаяся от родов и уже обнаружившая признаки горячки, Гамильтон как ни в чем не бывало в свите Екатерины I выезжала со двора, когда царице принесли найденный в саду сверток.

Четыре месяца просидела Мария в казематах, выгораживая своего любовника и вынося жесточайшие пытки. И Орлова освободили, а Гамильтон голову свою на плахе сложила, но, как каждая кокетка, даже в последний день свой старалась царя соблазнить, в беленьком шелковом платьице с открытой грудью перед палачом выступая и кокетливые взгляды на Петра посылая: авось смилостивится царь государь-батюшка, такую ангельскую неземную красоту узревши. Но царь не смилостивился, а на ее красоту любовался, лицезрея ее голову сквозь заспиртованную банку.