Герман Геринг — маршал рейха

— Мрак! Как можно жить в такой темноте? Вот посмотрите на работы моего профессора: вокруг все светло, просторно и просто!

Вскоре после этого Геринг, спросив позволения у Гитлера, привез Шпеера смотреть дворец, и тот нашел по-своему романтической запутанность множества маленьких комнат с мрачными окнами и темными бархатными портьерами, загроможденных массивной мебелью под эпоху Ренессанса. В комнатке, судя по всему, служившей часовней, на самом видном месте красовалась свастика, но и в других помещениях этот знак можно было увидеть на стенах, потолках и полах.

«Возникало впечатление, что здесь часто проводились какие-то мрачные, торжественные ритуалы, — пишет Шпеер и продолжает: — Критика Гитлера или просто желание ему подражать вызывали немедленные изменения в Геринге. Он сразу отказался от своего проекта внутренней отделки, которую только что закончил, хотя должен был себя чувствовать при ней вполне комфортно, ибо она, вероятно, больше соответствовала его натуре. „Не смотрите на это, — сказал он мне. — Я и сам это видеть не могу. В общем, делайте, как вам нравится, даю вам полную свободу. Ставлю только одно условие: пусть все будет, как у фюрера“».

Шпееру это условие вполне подходило, а «деньги, как обычно, никакой роли для Геринга не играли», поэтому он вынес кучу обломков стен и сделал на первом этаже четыре просторных помещения. Самое большое, площадью 140 квадратных метров, должно было стать кабинетом Геринга, а к нему добавили пристройку из застекленных бронзовых каркасов. Бронза в это время в Германии считалась дефицитным материалом, и за ее произвольный расход полагались огромные штрафы, но Геринга, замечает Шпеер, это ничуть не смущало (так же как, похоже, и самого Шпеера в то время). «Он приходил в восторг каждый раз, когда являлся с проверкой, — пишет далее Шпеер, — сиял, как ребенок в день своего рождения, посмеивался и потирал руки».

Совещания по реконструкции новой резиденции Геринга обычно проходили в его председательском дворце у рейхстага. Помимо Шпеера в них принимал участие руководивший работами директор архитектурно-строительных мастерских, почтенный старичок, который хотел понравиться Герингу, но терялся из-за его резких, начальственных манер. Комната, где они собирались, была отделана в стиле вильгельмовского неорококо, и ее снизу доверху украшал барельеф из роз, который Шпеер назвал воплощением мерзости. И вот однажды Геринг, перемигнувшись со Шпеером, решил разыграть директора, который, по всей видимости, был того же мнения об этом декоре, что и они, и заставить его переменить свое отношение на прямо противоположное. После этого, указывая на розы на стене, он стал говорить, как его восхищает этот узор, и спрашивать, что думает о нем директор. Совесть художника начала в нем бороться с желанием не портить отношения с высокопоставленным заказчиком, так что на лбу бедняги выступил пот, но Геринг продолжал нахваливать розы и спрашивать его мнение; в конце концов тот сломался и выразил согласие, что декор восхитительный.

— Все они такие! — презрительно бросил потом Геринг.

Шпеер с ним согласился. «Они действительно были такими, — написал он, — в том числе и сам Геринг, который теперь без устали расписывал за трапезами у Гитлера, каким просторным и светлым будет его дом: „Ну совершенно как ваш, мой фюрер“. Если бы Гитлер вдруг захотел украсить свои стены розами, Геринг распорядился бы сделать то же самое».

Когда перестройка дворца была закончена, Геринг засел в своем огромном новом кабинете (он был почти таким же просторным, как гитлеровский) за гигантский стол эпохи Ренессанса, на кресло с высокой спинкой, которое выглядело как трон какого-нибудь герцога. На столе стояли два серебряных светильника с очень большими пергаментными абажурами и сильно увеличенная фотография Гитлера. В холле Геринг приказал повесить на стену картину «Диана на оленьей охоте» Рубенса, которую он «одолжил» у музея кайзера Фридриха; нажатием кнопки она поднималась под самый потолок, и тогда открывалось окошко кинобудки.

Утро каждого рабочего дня Геринг начинал с прочтения полученных «перехватов». Одной из последних служб, которые ему сослужил Дильс, прежде чем гестапо было передано Гиммлеру, было знакомство его с новым электронным устройством, которое попало к Дильсу из-за границы. Это устройство позволяло прослушивать телефонные разговоры, и Дильс хотел, чтобы его шеф узнал о его существовании ради собственной безопасности, прежде чем он отнесет его в органы разведки. Но Геринг и не подумал его отдавать, решив оставить техническую новинку под своим контролем, и убедил Гитлера дать на это согласие. Он передал ее в свое полицейское управление и отдал распоряжение собственной разведывательной службе сделать из нее свой главный инструмент. Эта служба была организована под безобидно звучащим названием «Научно-исследовательский институт Германа Геринга» и со временем стала насчитывать три тысячи сотрудников, которые занимались прослушиванием всех типов линий дальней связи, расшифровкой кодов и осуществлением общего контроля источников информации, включая иностранные посольства, газетчиков и партийных функционеров.

Но для начала Геринг дал команду сотрудникам «исследовательской» службы начать прослушивать телефоны лиц из списка, который он составил с помощью своего статс-секретаря Пилли Кёрнера. Он включал всех членов правительственного кабинета фюрера, за исключением самого Гитлера (Геринг никогда бы не осмелился ставить «жучки» своему герою-вождю), главарей штурмовиков, в первую очередь Рема, некоторых армейских генералов и некоторых послов и посольств. Он дал указания представлять ему каждое утро краткое содержание всех переговоров, а те беседы, где упоминался он лично, передавать полностью.

Результатом стал ежедневный ворох информации, в том числе занятной и любопытной. Например, он с явным удовольствием и ухмылкой знакомился с регулярными звонками Йозефу Геббельсу его последней актрисочки — дорога в звезды в Германии теперь пролегала через спальню министра народного просвещения и пропаганды. Он читал все последние шутки и анекдоты, которыми перебрасывались армейские офицеры и партийные — о себе самом. (Его любимым был: «Почему вчера вечером все автоводители на Унтер-ден-Линден были ослеплены невыносимо ярким светом? Потому что навстречу им попался Герман, который шел в свою контору при всех медалях».) «Жучок» установили даже на телефон в квартире у Эммы, и Геринг был немало раздражен, узнав, что она продолжает поддерживать контакты с несколькими еврейскими актерами и актрисами, своими прежними друзьями, давно уволенными из Веймарского и Государственного театров.

Но самое серьезное его внимание привлекли телефонные разговоры военного министра, генерала Вернера фон Бломберга, а также переговоры начальника штаба СА Эрнста Рема и группенфюрера Карла Эрнста, его главного представителя в Берлине. Беседы фон Бломберга с различными офицерами рейхсвера выдавали его растущее беспокойство в связи с усиливающейся активностью штурмовиков и его опасения относительно амбиций «этого извращенца» Рема, который, как он подозревал, хотел объединить армию и штурмовиков в одну силу и самому стать ее главнокомандующим. Частые телефонные совещания Рема и Эрнста подтверждали, что они действительно обдумывали такой план. Однако насторожиться Геринга заставило другое. Упоминая о нем, и тот и другой проявляли явную враждебность и, называя его по имени, обычно говорили «этот боров Геринг» (Эмма упоминалась как «свинья Геринга»), но еще чаще они оба называли его «герр Реакция» и с энтузиазмом говорили о «дне», когда этот друг больших боссов будет сметен с их пути, а истинные цели национал-социалистической революции будут достигнуты. Он невесело усмехнулся, читая запись одного разговора, в котором Эрнст выражал сожаление, что Геринг избавился от телохранителей-штурмовиков, которых он ему предоставил (Геринг заменил их собственной охраной), так как «с их помощью было бы легче вышибить борову мозги, когда придет время».