Красавица и чудовище

У меня в группе занималась замечательная спортсменка, потом она работала в моей труппе — Илона Мельниченко, сейчас она мой хороший друг. Артем — муж Илоны, и случившееся с ним несчастье — буквально роковое стечение обстоятельств. В тот день у нас проходила в Москве генеральная репетиция. Перед последним прогоном Тема влез на трапецию и раскачивался на ней головой вниз — она оторвалась мгновенно. Счастье, что не случился перелом в основании черепа, иначе в лучшем случае Тема оказался бы на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске. Как какой-то знак, именно в тот день, когда все закончено и уже накрыты столы: мы расходились в отпуск и перед ним как бы сами себе сдавали спектакль.

Работа шла муторно, музыка явно не дотягивала, конечно, в ней была пара запоминающихся тем, но этого мало для мюзикла. Обычно я работаю с мелодиями, которые люблю и которые меня вдохновляют. Скрупулезно разбираю каждое движение, стараюсь, чтобы оно соответствовало всем нюансам мелодии. Сотни произведений звучали у меня на катке, но всегда только те, что я сама выбирала. На этот раз все получилось иначе. Музыка меня не увлекала за собой. Я старалась не потерять форму, не потерять интерес к постановке, все время в какой-то степени искусственно поддерживала его у себя. Я жила одна в доме, не отвечала ни на какие телефонные звонки, любые события, не относящиеся к постановке, были у меня из жизни исключены. Я никуда не ходила, утром вставала и ехала на «Кристалл».

Как бы сказать помягче: музыка Эссексу не удалась. Конечно, он не Прокофьев и не Чайковский, но и не Уэббер. Не хочу сказать ничего плохого, но и хорошего сказать могу мало. Одни и те же темы повторялись у разных героев. Либретто (сколько бы мы его ни переделывали с Баранкиным, как Женя ни старался) более походило на киносценарий. Закупили шикарный свет, просто умопомрачительный. Жизнь предвещала грандиозную премьеру, причем мировую, и, честно сказать, все строилось из расчета на это событие. Я подготовила три состава, а в спектакле продумала каждую деталь, он получился технически очень сложным. Особенно для исполнительницы главной роли: она практически не покидала лед во время всего представления.

Мы прилетели в Лондон, и для первой репетиции нам зарезервировали самый большой зал, где обычно проходят знаменитые шоу. Премьеру назначили в королевском Альберт-холле. Перед тем как выйти на специально залитый для нас лед, мы неделю сидели в гостинице в Уимблдоне. В Альберт-холле работала лучшая английская компания по установке света. Она выстраивала его прямо при нас, в готовых декорациях, которые я первый раз увидела. Хотя до этого я встречалась с художником, но тогда передо мной на столе лежали эскизы. Художника по костюмам я отстояла своего — Нателлу Абдулаеву. Декорации были очень хороши, появились новшества, напоминающие оформление бродвейских мюзиклов. И, конечно, супертрюк — мною изобретенные полеты над льдом, когда вся труппа «летала» на веревках. Единственное, что мы не успели — как-то их украсить. Надо было заказать искусственные листья и оплести ими веревки, будто это ветви деревьев в саду, в котором появлялась Красавица. Сюжет порой ничем не походил на канонический, но по канве все равно разыгрывались традиционные «Красавица и Чудовище». Огромный двухчасовой балет я планировала прежде всего на Инну Волянскую с Алексеем Тихоновым, и они были прекрасны в главных ролях, но импресарио захотел, чтобы в первом спектакле танцевали Марина Пестова и Марат Акбаров. Их десятилетняя Анжела уже училась в Англии, Марат с Мариной жили у опекунов ребенка. Они катались замечательно, но, конечно, спектакль прежде всего строился на Инну и Лешу. Волянская выглядела настоящей Красавицей, какой я ее себе представляла. Импресарио попросил поменять ведущих артистов в последний день, и я страшно переживала, чуть с ума не сошла, не зная, как подобное объявить первой тройке. Тройке потому, что Инна с Лешей работали вместе с Илоной Мельниченко, в роли Злой Волшебницы. А Марат с Мариной объединялись с Ирой Жук.

Наконец дожили до премьеры, опять срочно переделали костюмы, так как они шились без примерки, в общем, как-то выкрутились. Попутно замечу, что наши мастера по пошиву в тысячу раз профессиональнее тех, кому мы вынуждены отдавать заказ. Но Мел, как выяснилось, не случайно заказал нам костюмы в Англии, в конце концов он их себе и оставил.

Премьера. Огромный Альберт-холл заполнен на две трети. Когда опустился занавес, зал встал и стоя аплодировал сорок минут. Кстати, там лед перед премьерой лопнул, это стало уже каким-то знаком, и мы без раскатки вышли на сцену. Ребята не стояли на коньках пару дней, это нонсенс, все нервничали, тут не маленький театр, где они уже наловчились делать чудеса, здесь новые кулисы, сцена вынесена вперед, много пространства. Но сама «площадка» все равно двенадцать на двенадцать. Большой зал создает иной эмоциональный накал, все это делало премьеру особенно волнительной. Наши партнеры не успели закончить оформление сцены, потому что с таким шоу они никогда не сталкивались. Володя Ульянов жил в Альберт-холле двое суток, сам приколачивал, сам доделывал, сам развешивал. Но это нормально, перед премьерой обычно у всех руки болят, потому что бог знает сколько приходится перелопачивать в последнюю минуту. В то же время вокруг царила торжественная обстановка, вдохновляли даже знаменитые гримуборные, где находились рояли, на которых разыгрывались лучшие музыканты мира. Альберт-холл всегда видел только самое лучшее в музыкальной, театральной, культурной жизни. На его сцене из русских балетов работали только Большой театр и Кировский, и то не всегда с успехом, судя по рецензиям.

Спектакль мы давали бесплатный, сборы с него передавались фонду «Анти-СПИД» Элтона Джона. Много приглашенных; конечно, пришло родное посольство. Я пригласила Торвилл и Дина. Пришла та лондонская публика, которая ходит на самые заметные премьеры. Думаю, что наши «друзья», те, что подкупили часть моей труппы, тоже туда подтянулись. Вся эта публика стояла, грохотали аплодисменты, а мы на сцене плакали.

Я не сомневалась — теперь-то у нас все пойдет на самом высоком уровне. Букеты, цветы, слезы. Артисты, не сняв коньки, отправились на телевидение чуть ли не на «роллс-ройсах». А там Дэвиду Эссексу в это время готовились вручать большую премию, типа нашей «Тэфи», за музыку, за вклад в искусство, объявили человеком года. Тут же интервью с русскими артистами, бешеный резонанс, театр «Все звезды» смотрит чуть ли не вся Англия. Нас раскручивали по-крупному, а надо было нами заниматься чуть тише, потому что мы еще не соответствовали такому уровню. Но импресарио, наверное, видней. Что касается меня, то я понимала, что не хватает какой-то простой, но точной рекламы. Не нужен нам был весь этот светский блеск, но Мел вложил в проект очень большие деньги и, очевидно, переборщил.

Мы уехали из Лондона. В небольшом городке смотрели вручение Дэвиду премии, все выглядело красиво и достойно. Пока же нас фотографировали для буклета (потом я сидела всю ночь, восемь часов, с лупой отбирала снимки, у меня ослеп один глаз, я теперь знаю, как люди слепнут). Я сидела не разгибаясь, так как из десятков отснятых пленок, из сотен если не тысяч кадров я должна была выбрать всего двадцать. В восемь утра, слепая на правый глаз, я отобрала нужные снимки, но у меня не получалось двадцать, получалось тридцать шесть. Дальше я уже не могла продолжать сокращения, я уже ничего не соображала. Почему я смотрела через лупу — мне важно было увидеть выражение глаз своих артистов, любые нюансы их поз. Многие фотографии делались во время спектакля, а то, что снимается на спектакле, всегда лучше, чем в статике, когда специально позируют. Мне хотелось, чтобы фотографии передавали наше вдохновение, чтобы уже по буклету люди могли понять, что за труппа приехала к ним. Я никого не хотела подводить, хотела, чтобы каждый артист попал на страницы со своим лучшим снимком, а у меня две Красавицы, два Чудовища. Я беспокоилась о мелочах, мне еще Сеня говорил: «Вечно о глупостях каких-то думаешь». Но я обожала своих артистов. Абсолютно всех.