Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой

Стоит вспомнить, и губы невольно расплываются в улыбке. Я видела его детские и юношеские снимки. Очень даже симпатичный мальчик – большие, широко посаженные глаза, в которых тоска и насмешка одновременно; если не знать о миниатюрном росте, тоненьком, как у ребенка, голосе и наклонностях, то можно решить, что это преуспевающий молодой человек из богатого особняка. Постепенно симпатичный мальчик растолстел и превратился в желчного, въедливого насмешника, правда немыслимо талантливого и обаятельного.

Если кто-то говорил, что его Холли Голайтли из «Завтрака у Тиффани» – это он сам, Капоте загадочно посмеивался. Только мы с ним знали, что это объединенный портрет, кое в чем он срисовал Холли с меня, а в чем-то с себя.

И после этого допустить, чтобы Холли Голайтли сыграла тощая Одри Хепберн? Я не спорю, она талантливая и сыграла прекрасно, но ведь это МОЯ РОЛЬ! Удивительно, мне столько твердили, что ничего другого, как только секретарш и проституток, играть не могу, а когда подвернулась стоящая роль именно проститутки, ее отдали другой!

Я позвонила Капоте и сказала все, что о нем думаю. Трумэн, внимательно выслушав, поинтересовался:

– Ты можешь повторить это еще раз мне прямо в лицо?

– Зачем?

– Хочу увидеть Мэрилин в гневе.

На него невозможно разозлиться. И все же я думаю, зря «лебедушки» слишком доверяют этому малышу, у меня ощущение, что он складывает все их секреты в большую тайную копилочку, а потом выплеснет все это наружу, и получится куда более забористо, чем «Завтрак у Тиффани».

Другое дело я – у меня нет секретов, я вся на виду, поэтому Капоте ничего и не выпытывает. И комплиментов тоже не говорит, не считать же таковыми фразы «Милая, ты прекрасно выглядишь!». Во-первых, если я действительно выгляжу хорошо, то сама знаю об этом, а если плохо, то в голосе Трумэна звучит такое ехидство, что хочется не улыбаться в ответ, а спрятаться.

Интересно, придет ли этот очаровательный мерзавец на мои похороны, ведь о себе он сказал, что ему нагадали долгую жизнь. Пусть только попробует не прийти, я ему на том свете устрою хорошую встречу! Мы с Капоте оба попадем в ад. Или в рай. Или еще куда-нибудь, но обязательно в одно место, мы похожи. Хотя я красивая и фигуристая, но он талантливее, это несомненно.

Но главное – я для Трумэна Норма Джин, он прекрасно понимает разницу между мной и ролью.

Я Вам вот что хочу сказать:

– Кертис – мерзавец!

Когда его спросили, каково это – целоваться с Мэрилин Монро, он ответил:

– Словно целоваться с Гитлером!

Сам Тони клянется, что сказал репортерам совсем иначе, но это тот редкий случай, когда доверять лучше журналистам.

Вы поняли, о ком я? Да, о Тони Кертисе, с которым мы снимались в фильме «В джазе только девушки». Газеты вовсю болтали о том, что брак Кертиса и его красавицы Джанет Ли не выдержит испытания съемками с Мэрилин Монро, словно Мэрилин – монстр, только и делающий, что разрушающий семьи. Подозреваю, что это из-за самого Тони, он трепался, что у нас роман. Док, не верьте, роман был только на площадке! Если ему противно целовать меня, словно Адольфа Гитлера, то мне и того меньше. К тому же я была беременна и мечтала сохранить ребенка, чтобы попытаться сохранить брак с Артуром. Если честно, я не уверена, что этот брак стоило сохранять, но это другие могут запросто выходить замуж или жениться и так же легко разводиться, для меня (какой бы легкомысленной меня ни считали) это трагедия. Не потому, что я до смерти любила своих мужей, просто развод – это всегда отказ, отказ от меня, моя ненужность. Это как в детстве, когда говорили:

– Норма Джин, завтра ты пойдешь жить к…

Но давайте я лучше расскажу о фильме и противном Кертисе.

Фильм вы наверняка видели, его видели все в Америке. Легкая комедия с множеством нелепых ситуаций, много музыки, шуток, были фразы, которые стали летучими. Помните? «И вообще, я мужчина!» – «Неважно, у каждого свои недостатки».

Но когда мне показали сценарий, я была в ярости. Даже за гонорар в миллион долларов я категорически не желала играть новую Блондинку. Нет, нет и нет! Белобрысая крашеная дура, только и умеющая бренчать на гавайской гитаре и мечтать о свадьбе с миллионером, до того тупая, что не заметила, как под нелепым макияжем и ужимками ее приятельниц скрываются два мужика, любительница выпить и готовая ради призрака богатства на все…

Никакое замужество за Миллером ничего не изменило, меня все равно воспринимали глупой Блондинкой. Но, Док, ужасно даже не это, а то, что уговаривал меня принять предложение… Артур! Мой умный муж, за которого я цеплялась, как за последнюю надежду выбраться из образа глупой Блондинки, почти заставил согласиться именно ее и сыграть.

Я рыдала, говорила, что отвыкла от камеры, боюсь, что не выдержу… К тому же режиссер снова Билли Уайлдер. Я с удовольствием снималась у него в «Зуде…», прекрасно относилась к Билли, но теперь он вдруг стал казаться монстром, требующим невесть что! В голове поселилась мысль, что съемки «Зуда…» с Уайлдером разрушили наш с Ди Маджио брак, и теперь съемки нового фильма разрушат брак с Миллером. Я прекрасно понимала, что съемки «Зуда…» ни при чем, знаменитая сцена с вздувающейся юбкой над решеткой метро лишь поставила точку в том, чего уже не было, но все равно упорствовала.

Но нам были нужны деньги… Артур настаивал, студия требовала, и я сдалась. Уайлдер привез в Нью-Йорк двух актеров, которых я должна не заподозрить в принадлежности к мужскому полу, а героя Тони еще и не узнать, стоило тому переодеться из женского платья в мужское. Парни красавчики, что и говорить, особенно Тони Кертис. У Леммона уже был «Оскар»… А кто я? Глупая блондинка, неудачница и в работе, и в личной жизни.

Я стала обузой для Артура и хорошо это понимала, уже не верилось, что мы сможем сохранить пусть ненастоящую семью, но хотя бы видимость брака, и моя беременность что-то спасет. Но мой муж настаивал на съемках, и я послушно согласилась. Миллион долларов на траве не валяется…

Диета, уход за собой, занятия со Страсбергами, примерка костюмов… и вот перед съемочной группой новая Мэрилин, вернее, прежняя – сияющая, очаровательная, немного лукавая. А на душе творилось черт-те что! Хотелось выть, зарыться с головой в подушку и реветь с утра до вечера или с вечера до утра.

Артур писал нежные, добрые письма, рассказывая, какая я замечательная, как он меня любит, как счастлив моей любовью к нему. Я не верила, потому что помнила ту самую запись в его дневнике. Меня не устраивала любовь на расстоянии, причем чем дальше, тем крепче. Стоило Миллеру оказаться со мной рядом, как вся его страсть, весь пыл проходили, Артур начинал меня презирать. Это не любовь, Док, это патология.

Мне никто не мог помочь. Теперь я сознаю, что Страсберги ни черта не понимают в комедиях и игре на съемочной площадке, Ли – театральный режиссер и учитель, хотя и гениальный. Но его метод, как и наставления Полы, а до них Наташи Лайтесс, в кино не работает, потому что полностью погружаться в роль на несколько минут съемки очередного дубля невозможно, невыносимо, бессмысленно, особенно если это роль вроде Душечки из «Джаза…». В комедиях нужно уметь играть, а не погружаться! Какая разница, что чувствовала в детстве Душечка или Девушка сверху, если их биографии начинаются практически с первыми кадрами фильмов?

Я понимаю, что на съемках «Гамлета» погружение нужно, но я не играла Офелию, мне такие роли никто не доверял, а Блондинкам погружение и метод ни к чему. Знаете, на площадке столько раз вступали в конфликт советы моих театральных наставников с режиссерскими требованиями… Но без поддержки и помощи Полы я чувствовала себя совершенно беспомощной, словно маленький ребенок, которого оставили одного на проезжей части широкой улицы, заполненной машинами. Если бы Наташа или Страсберги поняли, что мне нужны не наставления, а просто присутствие со словами: «Мэрилин, ты все сможешь сама!» Но они наставники, считающие себя ответственными за каждый мой шаг.