Федор Михайлович Достоевский

Это выступление так поразило Серафиму Васильевну, что она решила поехать к Достоевскому, чтобы посоветоваться с ним о самом сокровенном. Через много-много лет, вспоминая свои «поучительные разговоры» с Достоевским, она написала: «Как понимал он душу человеческую и проникал в темные, бессознательные глубины!»

А между тем мало кто знал, что публичные выступления давались Достоевскому совсем не легко: каждый раз он не только страшно волновался, но еще и считал (наивность и простота гения!), что он плохо выступает: и это несмотря на грандиозный успех! В 1937 году старейшая актриса Александрийского театра в Петербурге Антонина Михайловна Дюжикова (ей было в это время 84 года) рассказывала о встрече с Достоевским в фойе для артистов в Петербургском дворянском собрании: «…Концерт. В ожидании своего выхода актриса в сильном волнении ходит по комнате. В углу на диванчике пристроился какой-то худенький человек весьма невзрачного вида. Он нервно потирает руки и внутренне как-то суетится. Наконец не выдерживает пытки ожидания, встает и подходит к Дюжиковой:

— Вы, по-видимому, сильно волнуетесь. Ну, и я тоже.

Антонина Михайловна вглядывается в нервно подергивающееся лицо — это Достоевский! Хочется чем-нибудь успокоить его:

— Да, я всегда волнуюсь перед выступлением. А вот вам, Федор Михайлович, пора бы, кажется, привыкнуть и перестать волноваться.

— Ах, нет, не говорите… Я всегда ужасно боюсь выступать перед публикой, да и читаю прескверно…

Голос у Достоевского дрожит, как у молодого, совсем неопытного актера…»

Простоту гения отмечают и другие мемуаристы, встречавшие в это время Достоевского. Восемнадцатилетний гимназист Анатолий Александров, ожидавший в июле 1878 года в Старой Руссе встречи с Достоевским «с большой робостью и волнением», пишет, что «при первом же взгляде на него, при первых же звуках его голоса от волнения моего и робости моей перед ним не осталось и следа. Через пять минут мне казалось уже, что мы с ним давнишние, добрые знакомые, даже люди близкие между собой, давно уже хорошо знаем и любим друг друга, и что нам ничего другого не остается, как быть друг с другом возможно проще, искреннее и откровеннее, побольше верить друг другу и побольше любить друг друга».

Однако писатель вынужден прервать отдых и работу в любимой Старой Руссе и снова ехать 20 июля 1879 года лечиться в Бад Эмс. Достоевский пишет из Эмса страстные письма Анне Григорьевне. Ему 58 лет, он уверен, что умрет через год или два; он болен неизлечимой болезнью, но он влюблен как юноша: «Здесь цветов ужасно много и продают их кучами. Но я не покупаю, некому подарить, царица моя не здесь. А кто моя царица? — Вы моя царица. Я так здесь решил, ибо, сидя здесь, влюбился в Вас так, что и не предполагаете».

Материальное положение его, исключительно благодаря Анне Григорьевне, значительно улучшилось. Она сумела его практически избавить от долгов брата, и он смог даже отдавать другие долги. Сын поэта А. Н. Плещеева, с которым Достоевский был связан в молодости принадлежностью к революционному кружку петрашевцев, вспоминает, что во второй половине 70-х годов Достоевский «принес отцу, в счет какого-то старого долга, 300 рублей, причем в приложенной к деньгам записочке писал, что «хвостик остается еще за ним». Помнится, что в тяжелые дни жизни, как говорил мне отец, он посылал Федору Михайловичу какую-то сумму, которую тот, при изменившихся обстоятельствах, смог уплачивать ему».

Они смогли в октябре 1878 года переехать в более дорогую, просторную и благоустроенную квартиру в Петербурге, по Кузнечному переулку, дом № 5. Эта последняя квартира, где он написал «Братьев Карамазовых», как и обычно, помещалась в угловом доме. Но выбор ее не был случайным. Достоевский поселился в том же здании, где жил 32 года назад. В предчувствии близкого конца он снова вернулся в свою молодость, туда, где был когда-то так счастлив: совсем рядом находился Владимирский переулок, где он написал «Бедных людей». А в доме на Кузнечном он создал «Двойника», хотя тогда и не смог до конца реализовать богатейшую идею этой повести, — теперь он блестяще реализует ее в «Братьях Карамазовых» (Иван и черт).

Они смогли даже взять мальчика для работы в «Книжной торговле Ф. М. Достоевского (исключительно для иногородних)», открытой в начале 1880 года. Через много лет Петр Григорьевич Кузнецов (1866–1943), ставший известным ленинградским книгопродавцом, вспоминая о своей работе у Достоевских, рассказывал о скромности быта семьи писателя, о его простоте и доступности, о том, как Достоевский заботился о его читательских интересах, дав ему «Записки из Мертвого дома»: «Тебе, пожалуй, будет трудная, но прочти, что в книге написано, я сам испытал».

Известный революционер-народоволец И. И. Попов, учившийся в 1879 году в Петербургском учительском институте, оставил два портрета Достоевского с интервалом в полгода. «…В 1879 году мой брат Павел перевелся из Рождественского училища во Владимирское, лежащее против той же Владимирской церкви, которую посещал Достоевский, — вспоминает И. И. Попов. — Летом, в теплые весенние и осенние дни Достоевский любил сидеть в ограде церкви и смотреть на игры детей. Я иногда заходил в ограду и всегда раскланивался с ним. Сгорбленный, худой, лицо землистого цвета, с впалыми щеками, ввалившимися глазами, с русской бородой и длинными прямыми волосами, среди которых пробивалась довольно сильная седина, Достоевский производил впечатление тяжело больного человека. Пальто бурого цвета сидело на нем мешком; шея была повязана шарфом. Как-то я подсел к нему на скамью. Перед нами играли дети, и какой-то малютка высыпал из деревянного стакана песок на лежавшую на скамье фалду пальто Достоевского.

— Ну что же мне теперь делать? Испек кулич и поставил на мое пальто. Ведь теперь мне и встать нельзя, — обратился Достоевский к малютке…

Достоевский согласился сидеть, а малютка высыпал из разных деревянных стаканчиков, рюмок ему на фалду еще с полдюжины куличей. В это время Достоевский сильно закашлялся, а кашлял он нехорошо, тяжело; потом вынул из кармана цветной платок и выплюнул в него, а не на землю. Полы пальто скатились с лавки, и «куличи» рассыпались. Достоевский продолжал кашлять… Прибежал малютка.

— А где куличи?

— Я их съел, очень вкусные…

Малютка засмеялся и снова побежал за песком, а Достоевский, обращаясь ко мне, сказал:

— Радостный возраст… Злобы не питают, горя не знают… Слезы сменяются смехом…»

Через полгода новая встреча: «…Поздней осенью, когда воздух Петербурга был пропитан туманной сыростью, на Владимирской улице я снова встретил Ф. М. Достоевского вместе с Д. В. Григоровичем. Федор Михайлович приветливо ответил на мой поклон. Контраст между обоими писателями был большой: Григорович, высокий, белый как лунь, с моложавым цветом лица, был одет изящно, ступал твердо, держался прямо и высоко нес свою красивую голову в мягкой шляпе. Достоевский шел сгорбившись, с приподнятым воротником пальто, в круглой суконной шапке; ноги, обутые в высокие галоши, он волочил, тяжело опираясь на зонтик… Я смотрел им вслед. У меня мелькнула мысль, что Григорович переживает Достоевского…»

Такая разительная перемена была связана не только с быстро прогрессирующей болезнью Достоевского, но и с его изнурительной работой над последним романом.

8 ноября 1880 года, отсылая в журнал «Русский вестник» эпилог «Братьев Карамазовых», Достоевский писал редактору журнала Н. А. Любимову: «Ну, вот и кончен роман! Работал его три года, печатал два — знаменательная для меня минута».

Таким образом, по свидетельству самого писателя, начало работы над одним из величайших романов мировой литературы восходит к концу 1877 года. Но три года продолжалась лишь заключительная стадия — художественное воплощение образов и идей. Вынашивал же эти образы и идеи Достоевский всю жизнь. Все пережитое, передуманное и созданное писателем находит свое место в этом сочинении.

Сложный человеческий мир его вбирает в себя многие философские и художественные элементы предшествующих произведений Достоевского: линия старика Покровского из самого первого произведения писателя «Бедные люди» переходит в линию штабс-капитана Снегирева в «Братьях Карамазовых», мотив раздвоения личности (Иван Карамазов и черт) восходит к юношеской повести «Двойник», основная идея «Легенды о Великом Инквизиторе» вырастает из ранней повести «Хозяйка», старцу Зосиме предшествует святитель Тихон в «Бесах», Алеше — князь Мышкин в «Идиоте», Ивану — Раскольников в «Преступлении и наказании», Смердякову — лакей Видоплясов в повести «Село Степанчиково и его обитатели», Грушеньке и Катерине Ивановне — Настасья Филипповна и Аглая в «Идиоте».