Братья Старостины

Восстановиться удалось, лишь задействовав «скрытые механизмы». Ворота красно-белых тогда защищал Владимир Маслаченко, тесть которого, Леонид Губанов, был видным строителем и имел выходы на самого генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева.

Появилось письмо от имени команды, подписанное ведущими футболистами. Референт Евгений Самотейкин лично передал послание вождю и услышал вердикт: «Просьбу коллектива надо уважить». Ну а мнение Леонида Ильича вряд ли кто-то мог проигнорировать. Правда, сам Маслаченко позднее не скрывал обиды на Старостина, который в 1969-м способствовал приходу в команду другого сильного голкипера, Анзора Кавазашвили: на него и была сделана ставка. Возможно, Николай Петрович и чувствовал себя обязанным Владимиру, но интересы «Спартака» для него стояли выше. А потому заявление Маслаченко об уходе из команды он подписал — по словам последнего, «на ступеньке Театра юного зрителя». Зато с Кавазашвили в основном составе команда тут же стала чемпионом СССР, а в 1971 году выиграла еще и Кубок страны.

Тот год был памятен не только драматичным кубковым финалом, когда в двухдневной борьбе «Спартак» одолел ростовский СКА. 14 октября ушла из жизни Антонина Андреевна. В свидетельстве о смерти значилось слово «катехсия». А за этим термином, обозначающим степень крайнего истощения, скрывалось неизлечимое онкологическое заболевание. Елена Николаевна разъяснила:

«Маме поздно поставили диагноз — рак желудка. Она и так-то всю жизнь была худая, а тут… Оперировать врачи даже не предлагали. Последние дни мама лежала в кремлевской больнице, недалеко от сталинской дачи».

Скончалась Антонина Андреевна на глазах у мужа, который в эти дни не покидал палату. Когда стало ясно, что печальный финал близок, туда приехали братья и зять — поддержать. Но внутрь их не пустили. Николай Петрович лишь бросил из окна записку: «Тоня при последних вздохах. Подождите меня».

Никита Симонян вспоминал, что в день похорон «Спартаку» предстояла календарная игра. И вдруг утром начальник команды приехал на базу — обсудить состав, решить еще какие-то дела. Наверное, так легче было перенести горе. Случилось так, что накануне к руководству красно-белых подкатили гонцы из стана соперников с предложением «скатать ничейку». Но миссия их успеха не имела, москвичи победили со счетом 2:0. Команду-соперницу, не названную Симоняном, легко вычислить, но в данном случае это не столь важно.

Елена Николаевна вспоминала:

«Папа очень сильно любил маму. Порой даже мы, привыкшие к его заботам, восхищались этим трогательным вниманием. Особенно по случаю каких-нибудь праздников. Помнится, в мамин день рождения он преподнес ей вместе с букетом цветов стихи собственного сочинения: „Твои глаза — как диадемы, и, в сердце нежность затая, я подношу вам хризантемы…“ И потом он не раз говорил, что был счастлив всякий раз, когда видел маму во сне».

Но жизнь шла своим чередом. Подрастали внуки. Евгения вышла замуж во второй раз — за скрипача Виктора Михайлова, который играл в эстрадно-симфоническом оркестре Центрального телевидения и Всесоюзного радио, как и второй муж ее тети Веры Петровны, саксофонист Товмас Геворкян. Любопытно, что в молодости Геворкян тоже занимался футболом и даже выступал за ереванское «Динамо», так что беседы, принятые в кругу братьев Старостиных, мог поддерживать на вполне профессиональном уровне.

Михайлов, опять-таки не без хлопот Николая Петровича, обменял квартиру так, что поселился в одном подъезде со Старостиными, только этажом выше. Женя жила с ним, а Коля оставался у дедушки. Через некоторое время состоялся еще один обмен, опять в пределах подъезда. Теперь старшая дочь с мужем и сыном имели жилплощадь большего метража этажом ниже. Правда, и этот брак Евгении длился недолго.

Когда «Спартак» выигрывал трофеи, команду приглашали в Моссовет. Перед визитом Старостин выслушивал просьбы футболистов, составлял тексты заявлений: кому-то нужна была квартира, кому-то машина… После завершения торжественной части он подходил к председателю Моссовета с этими бумагами и получал визу. Владимир Маслаченко изумлялся: «Каждый миг в суете, отправляет мелких служащих, „шестерок“ в общем-то, к власть предержащим — и все его просьбы выполняются. У него, по сути, ничего нет, а он руководит всем! Квартиру выбить, ребенка в образцовый детский сад устроить — всё это колоссальной проблемой было, а для него — раз плюнуть. И он обожал этими, казалось бы, мелочами заниматься». Любопытно, что сам Николай Петрович как-то обронил в разговоре со Львом Филатовым: «У нас есть болельщики в верхах, но от них одна морока, а толку никакого».

Постфактум Старостину ставили в вину то, что при его связях и влиянии он так и не пробил за несколько десятилетий строительство спартаковского стадиона. Однако среди его бумаг в рабочем столе долгое время хранилась копия докладной записки, которая позволяет утверждать: такие попытки были. На этой копии нет ни адреса, ни подписи, но, принимая во внимание манеру изложения и отсутствие в некоторых местах запятых, характерных для рукописей Николая Петровича, можно с достаточной степенью вероятности говорить о его авторстве. Вот фрагменты из этой докладной записки с сохранением орфографии и пунктуации:

Поскольку документ относится к середине семидесятых годов, можно констатировать: в своем стремлении создать профессиональный футбольный клуб Старостин опередил время. Реальные предпосылки для этого возникнут намного позже.

Работа начальника команды заключалась не только в решении организационных, бытовых и хозяйственных вопросов, к которым относились оформление отсрочек от армии, контроль над учебой футболистов в институтах и многое другое. Эта должность в советское время предусматривала и функции замполита, комиссара. Проверяющие требовали, чтобы проводились политзанятия. И Николай Петрович, как рассказывали игроки, никогда не замыкался на разъяснении политики партии и правительства, а старался больше говорить за жизнь, на чисто футбольные или исторические темы.

У Старостина была особая манера речи — неторопливая, но притягивающая собеседника, в ней чувствовалась сила. Старинные обороты вроде «будьте покойны» перемежали ее постоянно. А обращение к брату не Андрей и не Андрей Петрович, а Андрей Петров только добавляло величавости. Крепкое словцо старший из Старостиных способен был употребить, но исключительно к месту, да и то не грубее, чем «Ах ты, стерва!».

Не одно поколение игроков вспоминало, как Дед (так с годами стали называть Николая Петровича) часами мог наизусть читать в автобусной поездке «Евгения Онегина». Да что стихи — прозу Виктора Гюго тоже. Сам он пояснял, что во время следствия в 1943-м было время плотно познакомиться с тюремной библиотекой.

Зачем он это делал? Процитируем самого Старостина, выступившего в 1981 году на страницах методического издания «Футбол»: