Из берлинского гетто в новый мир

«Ах,? вздохнула она,? рассказать это нелегко. Он был таким хорошим человеком, мой отец. Они его убили. И лесника. Топором. Как будто кололи дрова. Мой отец не захотел стать бургомистром. Немцы сначала ушли. Вечером, когда стемнело, отец и лесник решили бежать к партизанам. Они было совсем собрались в путь, да тут пришли убийцы! Проклятые фашисты! Моя мать так и не смогла пережить это. Недавно я ее похоронила».

В дверь просунул свою голову малыш: «Мама, идем, мама?»

«Этот малыш все видел своими глазами. Теперь он боится оставаться один. Хорошо, что в доме будет еще один взрослый».

«А где ваш муж?» Я почувствовала, что задала глупый вопрос.

«Где же ему и быть? Там, где все наши мужчины, на фронте. С первого дня. Спокойной ночи»,? пожелала она мне на прощание. Но заснуть я не могла. Несмотря на усталость. Прошлую ночь я провела в поезде, сидя на чьем-то багаже. Другим было еще хуже. Они стояли на ступеньках.

Я не могла успокоиться. Вновь и вновь я думала о судьбе этой женщины и о том, как человечно поступает партия. Меня, немку, она направляет к гитлеровцам в лагерь, чтобы их просветить, чтобы пробудить в них совесть. В самый разгар этой жестокой войны.

Утром в восемь я была в лагере. Мне сказали, что начальник уже здесь. Мы можем пойти к нему без предварительного доклада. В деревянном домике охраны у него есть маленькая комнатка. Я постучалась, вошла.

«Ну как дела?»? спросил он.

«Товарищ полковник, почему комендантом лагеря назначен именно бывший солдат полевой жандармерии?»

«Не может быть! Я тут же это проверю». Он позвал к себе командира батальона охраны. Это был молодой, энергичный старший лейтенант, не очень приветливый. Наверное, потому, что я не к нему обратилась. Но я ничего не знала о его существовании. И о субординации тоже не знала. Полковник объяснил ему, о чем идет речь.

«Я назначил его, товарищ полковник. Откуда мне было знать, кто он такой. Мне он наплел нечто совсем другое. Я тут же выгоню его ко всем чертям!»

«Товарищ старший лейтенант, как вы считаете, не лучше ли будет, если антифашисты сами предложат вам нового коменданта?»? спросила я вкрадчивым тоном.

«Согласен, но только он должен быть дельным парнем».

«Завтра я назову вам фамилию этого человека. А решать будете вы». Я распрощалась не по-военному, что явно не понравилось старшему лейтенанту. Он этого не скрыл.

«Кого могли бы вы предложить на пост коменданта?»? спросила я ребят в блиндаже.

«Старого сняли. Он не подходил. Вы сами это слышали».

«Этого не знал никто. Он вчера проговорился».

«Посмотрите-ка, неужели же мы не найдем подходящего человека, антифашиста. Может быть, берлинца, Карла В.? Как думаете?»

«Мы знаем его мало».

«Почему вы варитесь в собственном соку?»

«Это неверно, госпожа Либерман,? сказал обиженно Вальтер.? У нас был совсем неплохой актив. Но всех послали дальше, в рабочий лагерь. Теперь нам приходится начинать сначала».

«Ну так начинайте же! Пойдемте, ребята. Покажите мне, пожалуйста, блиндаж, в котором проходят собрания».

Война на сцене

Большой светлый блиндаж примерно на триста человек. Скамьи, стол, покрытый красной тканью, перед ним стул.

«Подумайте о том, чем бы нам здесь заняться в следующие дни. У ваших солдат слишком много времени».

Франц присел ко мне на скамью.

«Сегодня здесь должен состояться эстрадный концерт. Им заправляет один конферансье. Отменить?»

Меня удивил этот вопрос.

«Как так „отменить“? А что за программа?»

«Пока нам удалось найти только гармониста, певца и иллюзиониста. И у конферансье есть кое-что в запасе».

«Не очень богато. Ну ладно, я приду на ваш вечер. Когда он начинается?»

«В девятнадцать часов».

На обратном пути я спросила моих обоих помощников: «Вам приходилось выпускать стенные газеты?»

«Видеть видели, но сами не делали»,? ответил Вальтер.

«Пойдемте со мной, посмотрим на стенгазету в караульном помещении. Она неплохая».

Дежурный спросил нас сквозь окошечко: «Куда?»

«К вам, товарищ. Мы хотели бы посмотреть вашу стенную газету. Можно?»

«Пожалуйста».

Ребята накинулись, конечно, сразу же на карту, на которой фронт был обозначен маленькими флажками.

«Мы каждый день вносим в нее поправки,? объяснил нам дежурный.? Теперь фронт выглядит не так, как месяца два назад, верно? Теперь мы гоним немцев».

Большинство статей в стенгазете были посвящены Сталинграду. Глаза советского солдата сияли. Да и у моих антифашистов тоже. Они поняли: это поворот в войне.

«Госпожа Либерман, если бы у нас была информация, бумага и чем писать, мы бы тоже сделали такую газету»,? сказал Вальтер, когда мы снова оказались в блиндаже.

«Все это вам достану».

Мы стали обсуждать первый номер антифашистской стенной газеты.

«Только не все делайте сами, ребята. Подберите других, кто антифашистски настроен. Вы наверняка здесь не единственные. Вот и появится у вас новый актив».

Вошел Карл В.: «Вы звали меня?»

«Да. Садитесь. Кто вы по профессии?»

«Транспортник. Кабельный завод „Берлин-Обершпрее“.

«А в армии что вы делали?»

«Работал шофером в службе тыла».

«Если я не ошибаюсь, вы противник нацизма. С какого времени?»

«Не хочу выглядеть лучше, чем я есть. Дома я во многом верил нацистам. Но шофер много ездит. Я видел, как нацисты ведут себя на оккупированных территориях. Это свинство. Тут я сказал себе: хватит».

Нас прервали. Карла позвал к себе старший лейтенант.

После обеда наш блиндаж посетило много военнопленных. У каждого было что-нибудь на сердце. В такой ситуации важна каждая мелочь. Где могли помочь, помогали. Конечно, мы старались говорить на политические темы, говорить откровенно. Пришлось хорошо попотеть, прежде чем пленные стали понимать, что между большой политикой и личными делами есть связь. Вновь и вновь мы ставили им вопросы: кому полезен фашизм? Кому нужна война? Подумайте! Подумайте! Но вот думать-то и было им трудно. «Народ мыслителей» разучился думать.

Точно в девятнадцать часов я пошла на вечер. Я волновалась. О том, что сделали нацисты с культурой, знала только по слухам. Что это будет за представление? Все места были заняты. Многие стояли по стенам и в проходе. Я села на стул, который мне приготовили.

На сцену вышел конферансье, сначала он нес всякую чепуху, видимо, сам не знал, о чем говорил. Потом стал рассказывать неприличные анекдоты. С «бородой» и более новые. В зале хохотали? мне было противно. Свои анекдоты он чередовал с трюками, которые ему удавались неплохо. Он был профессиональным конферансье. А что его «искусство» принижало человека, он не понимал. Он не умел иначе. Да и от него не требовали ничего другого.

После него на сцену вышел гармонист. Он сыграл две народные песенки, затем стал наигрывать солдатские песни. Люди в зале подпевали ему с таким воодушевлением, как будто они вот-вот снова отправятся в поход. Я не знала, что делать. Еле-еле сдерживалась. Прекратить этот вечер? Сразу же? Позднее? Я обернулась, посмотрела на военнопленных. Они смотрели на меня. Как она будет реагировать, «эта комиссарша»? На сцене уже выступал иллюзионист.

Потом на подмостки прыгнул солдат и сказал, что он хотел бы спеть песню. Ему было около сорока. Он выглядел весьма солидно. Я думала, что теперь-то наконец будет предложено что-то приличное. Он затянул песню. Петь он не мог. Что за песня, я поняла не сразу. На второй строке мне стало тошно.

«Теперь конец!? резко прервала я его.? Вы просто свинья! И поете, как ворона! Эх вы! Что сказали бы ваши матери, ваши жены, если бы они вас слышали? Подчас я сомневаюсь, осталось ли в вас еще что-то человеческое». Я покинула зал. Вечер был прерван. Конферансье бежал за мной, как побитая собака.

«Подумайте-ка вы о том, как подготовить приличную программу. Мы вам поможем. Приходите завтра ко мне». Не торопясь, я шла по двору к антифашистскому блиндажу. Мне хотелось послушать, о чем говорят пленные друг с другом. Но они молчали. А мне так хотелось бы узнать, что происходит в их душе. Неужели они действительно таковы, какими я их увидела на этом вечере. А может, все же это не так?