Правда о штрафбатах - 2

Если на участке фронта действовало до трех штрафбатов, то сколько же было тогда штрафных рот?

Думаю, не ошибусь, если скажу, что несколько десятков. Эти подразделения были выгодны командованию. С одной стороны, их существование позволяло хоть как-то поддерживать уровень дисциплины. А с другой, как уже говорилось, ими можно было проверить правильность принятого решения. К примеру, надо взять тот или иной рубеж. Как выяснить, какие силы сконцентрировал там противник? И отдавался командиру штрафроты приказ: силами одного-двух взводов, а иногда и роты произвести ночью разведку боем. Понесет потери рота, не понесет — этот вопрос никого не волновал. Главное было не допустить потерь линейных подразделений. Ни в одном официальном сообщении Информбюро никогда не сообщалось, что та или иная высота, населенный пункт взят силами штрафной роты или штрафбата. Это было запрещено! Назывался полк, дивизия, армия. Мы были, и в то же время нас вроде и не было.

Судя по численности личного состава штрафрот и штрафбатов, уровень дисциплины у офицерского состава был ничуть не выше, чем у рядового?

Поэтому и воевали четыре года…

Вернемся к вашей роте. Как вы строили свои отношения с этими людьми? Ведь многие из них были и по возрасту старше, и жизненным опытом богаче, да к тому же прошедшие школу тюрем. Как они к вам относились?

Только по-товарищески. Другого отношения в тех условиях быть просто не могло. Показывать своим отношением, что я выше их, означало не вернуться живым после первого же боя.

Был у нас такой случай. Прибыл к нам молодой офицер. В новой форме, при золотых погонах, которые тогда были только введены. Выстроили роту. И он что-то долго говорил, вышагивая вдоль строя. А щеголей на передовой не любили. И кто-то из строя выкрикнул, мол, заканчивай п…, покормил бы лучше. Тот в мгновение вскипел. Кто? Застрелю! Выходи! В ответ — мат. А уголовники народ сплоченный. Ряды сомкнули. Он выхватывает пистолет и стреляет на голос. Одному пуля прошла сквозь бок, второму попала в ногу, третьему — рикошетом в палец. Всех троих забрали в лазарет и, как искупивших свою вину кровью, отправили потом в войска. А этот офицер не вернулся после первого же боя. И никто особо и не интересовался, что с ним. Когда я спросил у своих, те только отвели глаза в сторону.

Других отношений, кроме уважительных, на фронте быть не могло. Ведь, по большому счету, все зависели друг от друга. Существовал строгий закон: в бою ты должен поддержать товарища огнем, когда он делает перебежку. Если не сделаешь этого, жизни тебе не будет. Может, поэтому я так долго и прожил, что не пытался бравировать ни своим положением, ни своими знаниями. Наоборот, многому учился у своих солдат. Ведь и среди тех же зэков попадались люди, достойные уважения. Я не пытался давить на них, доказывая свою правоту. Если я считал, что надо делать так, а не иначе, то пытался их убедить в правильности моего решения. Если они не соглашались — что ж, за кобуру я не хватался.

А были случаи отказа подняться в атаку, самострелы?

Были. Но если кто-то не мог под огнем противника оторваться от земли, то его заставляли это сделать свои же. А что касается самострелов, то стреляли через буханку хлеба. Чтоб не было видно ожога, потому что в лазарете обязательно проверяли: ранение или самострел.

И проходили такие самострелы?

Проходили.

Проявлялись ли в условиях войны у тех же бывших заключенных привычки из их прежней жизни?

На войне человек находится в экстремальных условиях, он подчиняется тем законам, которые диктует обстановка боевых действий. Вот, к примеру, у меня был ординарцем боец, трижды приговоренный к высшей мере наказания, не единожды совершавший побег из мест заключения. Казалось бы, такого уже исправить никто и ничто не может. А война исправила. Когда мы проходили через села или останавливались в них, он, имея всегда при себе несколько зерен бобовых, собирал вокруг себя женщин и гадал им. За это они приносили ему кое-что из продуктов. Потом он этим нас кормил. С питанием на передовой было ведь очень плохо. Понимаете, не воровал, а зарабатывал!

Но были и такие, которые срывались и под воздействием спиртного совершали просто глупые проступки. Помню, под Кенигсбергом мы остановились в одном из фольварков. Кто-то принес самогон. Нашлись желающие выпить. И не только из числа солдат, но и офицеров. Рядом стоял дивизионный взвод связи. Они пошли туда. Командира связали, обезоружили. Веселились до тех пор, пока не приехал караул из соседней части. На утро заседание «тройки». Всех участников судили. Командира нашей роты капитана Рысева, кстати, киевлянина, разжаловали и направили к нам же, но уже штрафником, остальных судили.

Но ведь офицеров направляли в штрафные батальоны?

В то время на эти формальности уже никто не смотрел. Кстати, вскоре там же, под Кенигсбергом, он и погиб.

Вооружение у штрафников было такое же, как и в линейных ротах?

Такое же. На фронте-то особо и не ждут, когда тебя обеспечат тем или иным снаряжением. Сами вооружались, благо трофейного оружия хватало.

Личный состав штрафных рот не особо выделялся знанием азов военной науки. Их ведь без обучения бросали в бой.

Конечно. Это были по большому счету живые мишени и поначалу имели чисто психологический фактор влияния на противника. Но дело в том, что боевая обстановка очень быстро учит. И человек начинает понимать, что его жизнь зависит от умения владеть оружием, грамотно действовать на поле боя.

Приведу интересный и, на мой взгляд, поучительный пример. Через позиции нашей зенитной батареи вели колонну пленных немцев. Вдруг налетела пара «мессершмиттов». Наши зенитчики открыли огонь, но попасть в цель никак не могли. И тут из колонны выходит немец, подходит к одному из орудий и показывает знаками командиру, мол, дай я сяду за наводчика. Тот посмотрел и… разрешил. Немец вытащил свой прицел, наверное, цейсовский, поставил на орудие и с первого выстрела подбил свой же «мессер».

Или вот другой случай, под Кагарлыком. Из-за бугра неожиданно появилась немецкая танковая колонна. Ни мы, ни они не ожидали подобной встречи. Растерянность в действиях обеих сторон была очевидной. Не растерялся только наш наводчик одного из орудий, отличный парень, два ордена уже имел к этому времени. Он мгновенно развернул пушку и первым же выстрелом попал в головной танк. Да так, что башню просто подбросило вверх. Шедшие за ним машины дали задний ход.

Но были, к сожалению, и другие случаи, когда растерянность, халатность приводили к большим потерям. Под Элистой, помню, был такой эпизод, когда, находясь в лесопосадке, один немецкий танк почти целый батальон уничтожил. Почему? Да потому, что когда шли через калмыцкие степи, жара, идти тяжело, а нам, конечно, выдали противотанковые ружья, фанаты, солдаты, чтобы легче было на марше, все «лишнее» просто выбросили. Так вот, пока мы начали окапываться, немецкие танкисты, видя полную растерянность, просто-напросто начали из пушки и пулемета расстреливать батальон. Один, правда, пэтээровец сделал в их сторону выстрел. Те направили танк в его сторону и просто гусеницами втерли его в землю. А попади он с первого выстрела — и себе бы жизнь сберег, и многим другим. Умение владеть оружием — это великое дело на войне.

Михаил Григорьевич, когда ваша часть вышла на границу Германии, как вели себя солдаты на территории врага?

Что запомнилось, так это, когда вышли на границу Пруссии, большого размера плакат со словами: «Солдат, ты судья!» и подпись: «Илья Эренбург». Не думаю, что здесь нужно что-то объяснять.

Нашу роту, усилив танками со спецоборудованием для проделывания проходов в минных полях, бросили на прорыв неприступной, по мнению немцев, глубоко-эшелонированной обороны. Как известно, она была преодолена. После этого мы прошли всю Пруссию — ни одного гражданского лица не видели. Правда, один раз, когда уже взяли Кенигсберг, помню, шли маршем через какое-то село. И из двора вышла немка с ведром. Хотите верьте, хотите нет, но вся рота — человек 40 нас было — остановилась. Смотрели на нее, как на нечто невозможное. Не должно было быть живых немцев!