Воспоминания (СИ)

Да, Феликс был яркой личностью, и некоторые были склонны его переоценивать, может быть, видеть в нём нечто большее, чем следовало бы. Тем сильнее было потом отталкивание от него, когда он споткнулся. Дело-то было почти пустяковое, а скандал вышел большой. Наверно, не нравилась некоторым силам наша «академия», и вот она развалилась почти из-за ничего. На праздник Рождества в 1967 году Феликс был приглашён в гости. Там выпив (вообще он пил мало и никогда не напивался), он поцеловал хозяйку дома. Это вызвало бурю возмущения. Миша Меерсон и Женя Барабанов особенно возбудились. Женя говорил, что это, не только безнравственно, но «противоестественно», а Миша обещал «бегать по Москве и всем об этом рассказывать». Они разорвали с Феликсом всякие отношения.

Я разговаривал об этом и с о. Александром Менем, и с о. Николаем Эшлиманом. О. Александр объяснял всё тем, что Феликс, натура увлекающаяся и артистическая. Он вовсе не требовал порвать с ним или что-то в этом роде. Однако, Барабанов и Меерсон, его духовные дети сделали это. О. Николай Эшлиман сказал Феликсу: «Пить не надо в малознакомой компании», но больше всего он жалел о поведении Барабанова и Меерсона и о распаде «академии». Я и Регельсон сохранили отношения с Феликсом, считая, что не наше дело судить личные грехи других людей. Вообще в этой реакции на происшедшее видится что-то иррационально – несообразное. В чём тут дело? Может быть в том, что, как говорил Фёдор Михайлович Достоевский, «любит мир падение праведника». Сначала праведника сочинят, потом раздуют его падение… Сам же Феликс никогда себя за праведника не выдавал, уж это так.

В те времена, когда «академия» ещё существовала, было заметно, что Лев Регельсон находится на каком-то особо доверительном положении Ему Феликс сообщает нечто такое, чего мы ещё не знаем и что нам только предстоит узнать. Особенно это проявилось на одном из наших занятий. На обложке тетрадки своих конспектов я нарисовал сверху крест, а в центре – шестиконечную звезду. Шестиконечная звезда является, как я знал, символом Бога. Феликс, неожиданно для меня, был этим поражён. «Почему ты сделал это», – спросил он. Я ответил, что шестиконечная звезда кажется мне очень ёмким символом. «Да,– сказал он, – очень ёмкий символ. Если бы я рисовал обложку, я бы нарисовал точно такую. Это просто чудо. Надо, видно, ему всё рассказать». Он выразительно посмотрел на Регельсона. Но рассказал он мне всё значительно позже.

Это было уже в следующем году, после развала «академии». Как-то зимой мы гуляли возле Новодевичьего монастыря. Феликс вообще любил Новодевичий монастырь. Здесь была могила Владимира Соловьёва, которого он очень почитал, хотя и далеко не во всём с ним соглашался. Был поздний вечер, уже стемнело. Мы присели на скамейку над прудом. «Ну, что же ты хочешь знать», – спросил Феликс. «Всё», – ответил я. Что ещё я мог ответить? Феликс достал бумагу и нарисовал красным карандашом шестиконечную звезду. В вершинах верхнего треугольника он написал: Отец, Сын и Св. Дух. В вершинах нижнего: дух, вода и кровь. В центре звезды он написал: «Г. И. Х», то – есть Господь Иисус Христос.

Объяснение рисунка сводилось к следующему. В первом послании Св. Иоанна Богослова есть такое место:

«Сей есть Иисус Христос, пришедый водою и кровию (и Духом), не водою только, но водою и кровию; и Дух свидетельствует о Нем, потому что Дух есть истина.

Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино.

И три свидетельствуют на земле: дух вода и кровь; и сии три об одном.»

(1 Иоанн; 5; 6 – 8).

Шестиконечная звезда изображает шесть высших Свидетелей того, что Иисус Христос есть Сын Божий, «пришедый водою и кровию», то есть воплотившийся и вочеловечившийся. Об этом свидетельствуют все три Лица Св. Троицы и три сферы тварного мира: ангельский мир – дух, космический – вода, и человеческий – кровь.

Шестиконечная звезда есть высший образ всего сущего, первообраз всей твари, ей сообразны все образы тварного мира. Но сообразны они различно. Каждый из них имеет наибольшую сообразность с тем или иным началом, изображаемым лучом шестиконечной звезды. Можно говорить о доминировании того или иного начала в каждом конкретном тварном образе или о той или иной доминанте этого образа. Кроме того, каждая реальность тварного мира имеет несколько уровней своего бытия у каждого из которых своя доминанта. Такое устроение тварного мира порождает многоразличие образов в нём. Зная свойства каждой доминанты, и определяя доминанту рассматриваемого объекта в тварном мире, мы можем составлять верное суждение о свойствах предмета нашего рассмотрения и о взаимодействии различных реальностей тварного мира между собою. Таково было учение Феликса о шестиконечной звезде как первообразе всего сущего в тварном мире. Вернее это было основание учения, его суть, сердцевина, которая раскрывалась в конкретных рассмотрениях тех или иных реальностей в тварном мире в свете представления о шести доминантах.

Но где же взял он это учение? Феликс считал, что оно было открыто ему Богом во время его заключения в сталинском лагере. В тот момент он находился в одиночке, ожидая смертного приговора. Несколько дней подряд он получал откровение о шестиконечной звезде. Не было ни видений, ни слышимых голосов. Был, как выражался Феликс, «поток уразумения» или «озарения». Он говорил, что сомневался, не прелесть ли это. Он молился, о том, чтобы Господь разрушил это его знание, если это прелесть. Впоследствии он нашёл подтверждение полученному знанию в приведённом тексте Послания Св. Иоанна Богослова, и это укрепило его в полученном знании.

Феликс рассказывал о звезде своим духовникам. О. Борис (Холчев) отнёсся к этому спокойно, но не придал особого значения. Много позднее мне довелось встретиться с о. Борисом. Я спрашивал его о звезде. Оказалось, что он просто забыл об этих разговорах с Феликсом. Но в то же время он и не воспринял всё это как прелесть, когда я снова вкратце снова рассказал ему об этом учении Феликса. Сказал что-то вроде «может быть», во всяком случае никак особенно не прореагировал. Феликса же он помнил, и относился к нему по всей видимости хорошо. Когда Феликс был ещё его духовным сыном и хотел стать священником, о. Борис сказал ему: «Нет, священником Вы не будете. У Вас другой путь – путь литературного служения Церкви».

Рассказывал Феликс о звезде о. Александру Меню. Тот выслушал его и прокомментировал это так: «Ну, тебе это, наверно, какой – то йог телепатически передал». Звезда его не заинтересовала.

Эшлиман и Якунин приняли звезду с интересом, с большим интересом. Сами не занимались теоретическими рассмотрениями на этой основе, но предполагали у знания, основанного на звезде, большое будущее.

Действительно, представление о доминантах при рассмотрении образов тварного мира давало, казалось, поразительные возможности в познании. Ведь открывался некий универсальный принцип мироздания, некий безусловный критерий истинности в познании.

Как же Феликс объяснял себе и другим, что такое откровение было получено не великим святым подвижником, а человеком совершенно обычным в смысле праведности, во всяком случае в традиционном понимании праведности? Ведь должен же он был себе это как-то объяснять! Он говорил, что дар даётся не по заслугам, а даром. Вспоминалась тема Моцарта и Сальери. Главное – смиренное принятие дара, а не приписывание его собственным заслугам и подвижническим трудам. Да, он – «гуляка праздный», как Моцарт и Пушкин, а вовсе не подвижник, но не в наших силах понять Промысел Божий, кому и почему посылается дар.

Вечная проблема несовпадения гениальности и святости… Во всяком случае на святость Феликс не претендовал, как и на богословие в смысле богопознания. Его темой было всё же познание тварного мира. Хотя в основе предлагаемого метода лежало, как он полагал, особое откровение. Что же касается гениальности… Во всяком случае у него было представление о значительности своей миссии в этом мире. Звезда для него открывала невиданные ещё в истории возможности познания. Он говорил, что звезда – это тот «ключ Давидов», о котором сказано в Откровении Св. Иоанна Богослова: