Воспоминания

Прудами сад разделялся на две части. За прудами была более дикая и запущенная часть сада. Там шалаш садового сторожа, а возле него всегда костер. Можно печь картошку, яблоки, груши, варить компот. На той стороне, на берегу, рыба ловилась лучше, было тихо. Здесь проводили мы большую часть времени.

Для осмотра полей нужно было попроситься к тату (отцу) на беговые дрожки. Он постоянно объезжал поля, осматривал состояние хлебов, наблюдал за работами. Все работы мне были хорошо знакомы и я знал приблизительно сколько каждая работа требовала времени. Меня особенно занимала уборка хлеба. Мне нравилось работать косой и когда я был постарше, то тратил на это немало времени. Когда мне было лет 16-17 я пробовал проводить в поле целые дни. Выходил на работу с восходом солнца. Завтрак и обед мне приносили в поле. Конечно, я страшно уставал. После обеда — час отдыха. Спал на земле как убитый. Вечером прямо валился в постель от усталости. Как болели руки и спина первые дни! Потом втягивался и уже не чувствовал такой усталости. Это было время, когда я уже читал Толстого и повторял опыт Левина.

Помню лето, когда я перешел в четвертый класс, отец купил жнею, началась уборка хлебов машиной. Машина самая примитивная. Срезанный хлеб сбрасывался с платформы рабочим. Это требовало некоторого умения. Этому я научился и работа меня очень занимала.

По особенно интересна молотьба. Мы уже заранее знали, когда к нам привезут паровую молотилку от соседнего помещика. Эта перевозка была большим событием в нашей жизни. При наших скверных грунтовых дорогах приходилось запрягать и в молотилку и в паровик по 5 пар быков. Особенно трудно было переехать порядочный овраг, «Попив Яр», верстах в двух от нашего дома. Мы туда обычно выходили навстречу и наблюдали все трудности переезда. Нужно было пересечь ручей на дне оврага. Там машина или паровик часто загрязали, а потом нужно было вытаскивать их на крутую гору. Далеко тогда были слышны крики погонщиков и команда распоряжавшегося приказчика и машиниста. Машина работала у нас обычно недели три и я почти не отходил от нее, так все было интересно. Особенно меня занимал десятисильный локомобиль. Позже отец купил собственную молотилку, конную. Сборка и установка этой молотилки меня тоже очень увлекала и каждое лето я немало времени проводил на молотьбе.

При простом трехпольном хозяйстве не требовалось особых агрономических познаний. Успех зависел главным образом от организации и порядка. Это было у нас всегда на высоте. Все работы всегда были хорошо и во-время выполнены — хозяйство велось образцово. Имелось достаточное количество лошадей и быков. Были нужные сельскохозяйственные машины. Нанималось каждый год достаточно рабочих и большая часть земли обрабатывалась этими средствами. Сравнительно небольшая часть сдавалась крестьянам для обработки за половину урожая. Это был весьма распространенный способ ведения хозяйства. Маловыгодный для помещика, но освобождавший его от большей части хлопот. Благодаря плохим орудиям, крестьянская обработка была неудовлетворительной и урожайность на их участках всегда была ниже той, которая получалась у помещиков.

Благодаря успешному хозяйству, отцу удалось собрать некоторую сумму денег и с помощью банка купить имение Шпотовку, бывшее Кандыбовское имение.

Шпотовка — всего в пяти верстах от Базиловки, а между земельными границами расстояние было всего 2 версты. В продолжение трех лет хозяйство велось одновременно в двух имениях — в Базиловке и Шпотовке и отец много времени проводил в переездах на беговых дрожках из одного имения в другое. Я часто ездил с ним. Меня очень занимали постройки, которые пришлось произвести в Шпотовке, чтобы перенести хозяйство с «испольной» крестьянской обработки на более совершенную систему помещичьей обработки. Нужны были сараи для рабочего скота, жилые постройки для рабочих. Помещичий дом был, но старый и нужно было думать о постройке нового дома. Эта последняя постройка меня особенно заинтересовала. Куплена Шпотовка была в 1892 году. Мне было около четырнадцати лет. В реальном училище я уже научился и чертить и рисовать. Отец предложил мне участвовать и в проектировании и в постройке дома. Это меня очень заняло.

Проектирование было так интересно, что я готов был изменить давнишним мечтам и сделаться в будущем архитектором, а не путейцем. Строить дом в деревне в то время в России было сложным делом. Все нужно было организовать самому и потому постройка была для меня особенно поучительной.

Уже в 1892 году было выбрано место для дома. Отец составил план. Я должен был изготовить чертежи фасада. Все чертежи домов, которые мне удавалось находить, дома в последних имениях, дома в Ромнах — все это приобрело для меня новый огромный интерес. До того, что иногда на уроках, когда шли скучные спрашивания и ответы, я все рисовал будущие оконные украшения для дома, проектировал колонки для крыльца и для балкона. В конце концов даже склеил из картона модель будущего дома.

В 1893 году был построен кирпичный завод. Нужно было заготовить кирпичи для фундамента. Производство кирпича меня увлекло и я проводил немало времени на заводе, — в конце концов знал работы по выделке кирпича очень хорошо. Со временем все это мне пригодилось, когда в качестве студента практиканта я строил хозяйственным способом железнодорожные здания на Волчанск-Купянской железной дороге.

Осенью 1893 года был заложен фундамент дома, было заказано также нужное для постройки дерево. Дом строился основательный из распиленных пополам шестивершковых сосновых бревен. Нолы и потолки — из полуторавершковых досок. Лето 1894 года почти целиком ушло на постройку стен и крыши. С утра я приезжал с отцом на постройку и оставался там до вечера. Обедал только вечером. Не думаю, что это было хорошо для моего здоровья, но я многому научился и начал понимать качество плотничной работы. Как все это пригодилось впоследствии! Благодаря этому опыту я потом в Институте, при проектировании домов, имел большое преимущество перед моими товарищами и позже, на железнодорожной практике, мог уже строить самостоятельно, хозяйственным способом. Заказывал лес, покупал кирпич, договаривался с подрядчиками. Без моего опыта с домом в Шпотовке, конечно, не смог бы столь успешно работать практикантом на железной дороге. На следующее лето шла столярная работа, а также постройка печей и штукатурка. Осенью 1895 года семья могла переселиться и на Рождество мы переехали из Ромен уже в новый дом. Вышел он на славу! Удобный, поместительный и теплый. Припоминаю, как всех радовало — жить в собственном имении в собственном доме!

Окончание реального училища

1895-96 г. был моим последним годом в реальном училище. Реалисты не имели права на поступление в университет и тот, кто хотел получить высшее образование, поступал в одно из высших технических учебных заведений или в Агрономический Институт.

Желающих поступить в эти школы было гораздо больше, чем число свободных вакансий, и нужно было выдержать конкурсный экзамен. Далеко не всем это удавалось. А нам — из глухой провинции, приехавшим в столицу в первый раз, все казалось еще труднее. Ясно поэтому, что вопрос конкурсных экзаменов очень влиял на всю нашу работу в последнем «дополнительном» классе училища. В первый класс нас поступило в 1889 г. 32 ученика, а в дополнительном осталось всего семь. Это были те, которые решили испробовать счастье на конкурсных экзаменах. Главный предмет этих экзаменов — математика и математике мы отдавали немало времени. У нас, конечно, были задачники и учебники, рекомендованные для конкурсных экзаменов. От старших товарищей, уже прошедших эти экзамены, мы разузнавали о требованиях на экзаменах, о наиболее важных вопросах.

Наш учитель математики Л. Л. Ижицкий тоже принимал во всем этом участие. Он, конечно, был заинтересован, чтобы его ученики оказались успешными на конкурсе.

Вспоминаю, что часто работал по математике с товарищем Гутенбергом, который впоследствии приобрел известность, как революционер, а еще позже сделался видным сионистским деятелем и посвятил свою жизнь и энергию на электрофикацию Палестины. В последний раз я виделся с ним в Тель Авиве весной 1934 года, через 45 лет после нашего поступления в Роменское реальное училище. Говорили о прошлом, удивлялись, как неожиданно сложилась судьба: из двух Роменских реалистов один оказался лидером сионистов, а другой — американским профессором!