Маяковский едет по Союзу

«Тов. Маяковский, чем объяснить, что вы в центре всего ставите свое „я“?»

— В центре как-то заметнее, — улыбнулся Маяковский. Потом серьезно: — А главное, вам надо раз навсегда запомнить, что «я» — это гражданин Советского Союза. «Я» — это бывает условно. И наконец, почему же в тех случаях, когда я говорю о себе или от своего имени, говорить, скажем, от вашего?

«Группа студентов убедительно просит вас продекламировать „Сволочи“».

— Я не декламирую, а читаю. Это старое стихотворение. Вместо него я прочту вам более новое. (Под декламацией Маяковский разумел ложный пафос, сентиментальность, напыщенность. Многие еще до сих пор не могут отрешиться от этого слова, хотя в наши дни оно отдает анахронизмом.)

«Почему другие поэты не занимаются писанием рекламных лозунгов?»

— Я им тоже говорил об этом, — указывая на зал, как бы адресуясь непосредственно к автору записки, резко бросает Маяковский. Раздался бурный смех и рукоплескания.

«Уверены ли вы в том, что ваше творчество доступно массе?»

— Не всем доступно. Еще далеко не все привыкли к стихам. Но если стихи будут внимательно читать и, как полагается, по нескольку раз, то через пятнадцать лет они будут доступны почти всем, а это будет большим достижением. Стихи я проверяю так: они не должны быть похожими на остальных поэтов, и белогвардейцы должны их уничтожать за вредность для них. Это основной критерий.

«Просим высказать ваш взгляд на С. Есенина и прочитать его стихотворение „На смерть Есенина“».

Маяковский не мог не использовать ошибки автора записки, приписавшего Есенину стихи на свою собственную смерть: он пренебрег множественным числом слова «просим» и, вытянув руку, как бы указывая на конкретного слушателя, вразумлял:

— Этот товарищ перенесся в потусторонний мир, и его надо остерегаться. — После чуть заметной паузы добавил: — Особенно соседям!

В Москве у Маяковского была маленькая комната. Поэтому в гостиницах он любил большие номера, где можно было бы пошагать, а значит, лучше поработать. В Ростове ему предоставили самый большой номер. Он обрадовался:

— Повезло!

Еще одна удача. Представители театра просят Маяковского выступить вторично, ведь на сегодняшний вечер все билеты давно проданы. Надо прямо сказать — это наиредчайшее явление в нашей разъездной практике: сами проявили инициативу. Маяковский, конечно, с радостью согласился.

В номере появляются местные литераторы, рабкоры, комсомольцы.

Не прошло и часу, как Маяковский притащил в гостиницу десяток бутылок нарзана. К чему такой запас? Дело в том, что в Ростове случилась беда. Примерно месяц тому назад водопроводные трубы соединились с канализацией (об этом писали ростовские газеты, было сообщение и в «Правде»). И хотя к нашему приезду воду уже очистили и ростовчане прекрасно пользовались пресной водой, Маяковский, будучи весьма мнительным и брезгливым, отказался от услуг ростовского водопровода. Он решил пользоваться нарзаном и исключил из обихода все «водяные» блюда: пил нарзан, умывался нарзаном, кипятил чай из нарзана и острил при этом:

— А как узнаешь, когда чай из нарзана кипит? Ведь он постоянно булькает? Момент кипения невозможно определить.

Когда Маяковский прошел служебным подъездом на сцену, следом, прорвав пожарный заслон, устремились студенты. В зал им не суждено было попасть — милиция начеку, да и сам-то зал предельно забит.

Оторвавшись от общей массы, человек двадцать очутились на сцене, у самого оркестра, очевидно заранее обдумав план действий. Но мест там не оказалось: сидели «опытнейшие зрители» ― артисты этого театра.

Начальник пожарной охраны, в каске, коренастый и мрачный, со своим помощником пытался удалить «зайцев» со сцены. В зал доносился шум. Ребята не поддавались.

В эту раскаленную атмосферу ворвался массивный бас Владимира Владимировича, решившего во что бы то ни стало защитить молодежь:

— Они мне нужны, без них я не могу выступать!

— Во-первых, гражданин, бросьте курить, — резко оборвал его пожарник, — а потом я с вами буду разговаривать!

— Я играю, почти артист, — объяснял ему Маяковский», ― и по ходу действия должен курить. А пока репетирую. Понятно?

Так, приводя довод за доводом, он настойчиво наступал на пожарника, и тому пришлось отступить. Ребята притихли, будто их и вовсе нет здесь. В этот вечер их можно было причислить, пожалуй, к числу самых взволнованных слушателей.

На афише крупно — «Поп или мастер?»

Речь шла о литературе, главным образом о поэзии. Он говорил о своих коллегах по перу. Поэтов в ту пору было сравнительно немного и потому в орбиту включалась часть уже известных имен. Наряду с именитыми приводились фамилии молодых.

Маяковский радовался каждой удаче любого поэта и тем паче начинающего. Вполне естественно, что в таких случаях он не упускал возможности поделиться своими впечатлениями со слушателями. В то же время он был резок и непримирим, критикуя «недобросовестные» стихи.

— Меня приводит в бешенство «литературное поповство», «вдохновение», - говорил Маяковский, — длинные волосы, гнусавая манера читать стихи нараспев. От поэтов не продохнуть. Среднее мясо их стихов ужасно. Стихотворное наводнение выходит далеко за пределы литературных интересов. Эти стихи уже не стихи, а «стихийные бедствия». Они вредны для организации молодого сознания. В результате в магазинах ни одной книжки стихов не берут, обманутый читатель обходит ГИЗ (Государственное издательство) стороной. Впрочем, от моих книг в убытке не останетесь.

У наших молодых поэтов попадаются недобросовестные строчки такого рода:

Все, что вымеришь взглядом за день, Что тебе напоет станок — Все горой драгоценной клади Ты домой волоки, сынок.

Дескать: иди, сынок, на завод, хорошенько присмотрись, как и что там лежит, выбери несколько ценных вещичек и постепенно выноси домой, то есть, проще говоря, кради — и все. Вот что получается в результате недобросовестной работы. Поэт хотел сказать одно, а получилось совсем другое.

Или такой «шедевр»:

Я пролетарская пушка. Стреляю туда и сюда.

Нет, ты не стреляй туда и сюда, а стреляй в одно определенное место: стреляй туда, куда надо!

В одной из южных газет я вычитал «замечательное» стихотворение, четыре строчки из которого я вам прочту, и вы убедитесь в их «гениальности»:

В стране Советской полуденной, Среди степей и ковылей, Семен Михайлович Буденный Скакал на сером кабыле!

И когда хохот ослаб, Маяковский продолжал: — Я очень уважаю Семена Михайловича и даже его кобылу уважаю. Пусть она его выносит целым и невредимым из боев. Я могу даже простить автору, что он переделал кобылу в мужской род. Но если кобыле сделать ударение не по тому месту, она может вас занести черт знает куда!

Неверно, что поэзия — легкое дело, которому можно обучиться, да еще по книжке Шенгели (есть такой профессор), в несколько уроков. Задача не в пять уроков научить писать стихи, но отучить в один урок. Литература, которая должна вести рабочий класс на борьбу, — труднейшее дело в мире. Не всякого из нахрапистых ребят, печатающихся и имеющих свои книги, надо считать поэтом. Рифма — это хорошая плеть со свинцом на конце, которая вас бьет и заставляет вздрагивать. Ошибки свойственны и великим поэтам. Ведь случилось же, что поэт написал о львице с гривой, хотя таковой и не существует в природе. (Лермонтова он не упомянул.)

Затем Маяковский приводил другое стихотворение и спрашивал:

— Если у поэта в тексте марша фигурируют кавычки, то как же прикажете маршировать: по два нормальных шага и один укороченный? или вприпрыжечку?

Зубные врачи и даже служители культа так или иначе состоят в организациях, а поэты еще не объединены и почти не несут ответственности за свою работу. Их «объединяют» лишь длинные волосы.

Сняв с поэзии поповскую оболочку, мы видим, что делать стихи — такая же черная работа, как и всякая иная. Вдохновение присуще каждому виду труда. На поиски одной рифмочки приходится тратить иногда больше суток, и нормально Маяковский не может сделать в день больше шести-восьми доброкачественных строк. Отцеживай рифмы!