Генерал де Голль

Сен-Сир

Уныние воцарилось в семье Анри де Голля в один из июльских дней 1904 года. Случилось то, чего здесь с тревогой ждали уже несколько лет: парламент принял закон, запрещавший религиозным конгрегациям преподавание в школах. До сих пор еще была какая-то надежда, что сопротивление церкви антиклерикальному законодательству увенчается успехом. Святые отцы разжигали яростный фанатизм и поднимали шумное движение в защиту «свободной» школы. В самых отсталых департаментах, вроде Финистера, дело доходило до вооруженных схваток между одурманенными католиками и полицией, изгонявшей монахов из школ. Но основная масса населения не поддержала «черную партию». И вот теперь закрытие иезуитского коллежа Непорочного зачатия, как и других заведений подобного рода, было лишь вопросом времени. Где же будут учиться Шарль и его три брата? Более того, благополучие всей семьи оказалось в опасности: ведь ее глава в это время заведовал учебной частью коллежа на улице Вожирар.

Между тем Шарль уже успешно закончил класс риторики. Но он еще слишком молод, и ему рано сдавать экзамены на бакалавра; чтобы не терять времени, его записывают и в класс философии. Однако закончить учебу в Париже ему так и не удалось. Республика неумолима: преподавательская деятельность иезуитов отныне запрещена. Разумеется, Шарль де Голль мог бы продолжать учебу в каком-нибудь светском коллеже. Однако его родители презирают эти республиканские заведения. Отец посылает сына в 1907 году учиться за границу, в Бельгию. Сюда перебрались парижские иезуиты и основали коллеж Святого Сердца. Он разместился в Антуане, вблизи Турнэ, совсем рядом с французской границей. Шарль де Голль продолжает учебу недалеко от знаменитого поля сражения при Фонтенуа, ныне засаженного свеклой. Не так далеко отсюда и легендарные холмы Ватерлоо. Это снова привилегированное учебное заведение; многие из его учеников носят имена с дворянской приставкой и обращаются друг к другу только на «вы». Не зря коллеж занял бывший замок принца де Линя, кирпичный фасад которого возвышается над рекой Эско.

Шарль де Голль занимается в специальном математическом классе и обнаруживает большие способности к математике. Преподаватели советуют ему поступить после окончания коллежа в Политехническую школу. Но Юноша, который одно время мечтал стать миссионером, уже сделал окончательный выбор своего пути. Он хочет быть офицером и намерен поступить в военное училище Сен-Сир. Отнюдь не случайно появилось у него стремление к карьере профессионального военного. Сказалось прежде всего обычное для молодого человека дворянского происхождения, воспитанного в иезуитском коллеже и в консервативной семье, предубеждение против всех республиканских институтов, кроме традиционных «устоев общества»: церкви и армии. Но такое простое объяснение далеко не исчерпывает мотивов, побудивших молодого де Голля избрать военное поприще. Этот выбор является результатом длительных размышлений о судьбе родины и своем жизненном пути, закономерным плодом его духовного развития, завершавшегося в сложной напряженной и противоречивой интеллектуальной атмосфере Франции начала нынешнего века.

Позднее сам де Голль опишет эту атмосферу, как она представлялась ему в годы юности: «Появление Бутру и Бергсона в области философии, обновивших французскую духовную жизнь, таинственное очарование Пеги, ранняя зрелость молодежи, чувствовавшей приближение кровавой жатвы, влияние Барреса в литературе, прививавшего элите сознание вечных национальных ценностей, объединявших ее с предками…»

Собственно, в этом кратком перечислении имен, течений, явлений — ключ к пониманию духовного мира молодого де Голля, тех влияний, которым он подвергался в возрасте 15–20 лет, того образа мыслей и мироощущения, который он в основном сохранит на всю жизнь. В окружавшей его духовной среде чувствовались страх, замешательство перед крушением многих представлений: интеллектуальный кризис охватил буржуазную интеллигенцию, отражая кризис всего общества. Укоренившиеся за предшествующие десятилетия взгляды механистического материализма, особенно ярко отразившиеся в различных течениях философии позитивизма, терпели банкротство перед лицом новейших открытий в физике, биологии, психологии и других науках. Прежнее почтение перед ними сменилось глубоким разочарованием, скептицизмом, бегством в-мир иррационального, мистического, теологического представления о жизни, обращением к самым отсталым, устаревшим, реакционным политическим идеям. Только марксистский диалектический материализм оказался способным объяснить сущность мнимого «всеобщего» духовного кризиса и показать, что это кризис лишь буржуазной мысли, отражающий загнивание капитализма, вступившего в эпоху своего окончательного распада. Но идеи марксистов для той среды, где воспитывался де Голль, оставались книгой за семью печатями. Здесь выхода из кризиса искали не путем более глубокого познания действительности, а удалением от нее, вернее извращением этой действительности в интересах господствующих социальных сил. Классовый страх выражался в клевете на науку.

Эмиль Бутру, первый, кого упомянул де Голль среди своих духовных наставников, развивал теории о случайности, несовершенстве, недолговечности законов природы. Бутру пытался согласовать развитие науки с идеализмом, с решающим значением духовного начала.

Однако несравненно большее воздействие на де Голля имела философская теория Анри Бергсона, считавшегося одно время учеником Бутру, но ушедшего значительно дальше своего учителя. Очень трудно ответить на вопрос: куда он ушел, в каком направлении? Теории Бергсона крайне сложны и противоречивы. В них есть положения, близкие к пониманию объективной диалектики жизни. Но еще больше у Бергсона идеалистических взглядов. Эклектичность бергсонизма позволяла интерпретировать его по-разному в зависимости от интеллектуальных и социальных склонностей.

Несомненно все же, что знакомство с Бергсоном помогло Шарлю де Голлю укрепить некоторые сильные особенности его мышления. Бергсон понимал универсальность изменчивости и трактовал процесс развития как постоянное возникновение качественно нового. Он призывал к пониманию необходимости действия, к проявлению творческой энергии. И это весьма импонировало де Голлю, который не раз цитировал, например, такое положение Бергсона: «…ни одна из категорий нашего мышления не применяется в точности к явлениям жизни. Напрасно мы стараемся втиснуть живое в ту или иную из наших рамок; все они трещат, они слишком тесны, слишком негибки, особенно для того, что мы хотели бы туда заключить. Наше рассуждение, столь уверенное, когда оно касается инертных явлений, стеснено на этой почве». И мы увидим в дальнейшем, как Шарль де Голль, не доверяя ценности каких-то старых, привычных идей, будет часто выдвигать неожиданные, смелые, оригинальные решения.

Но чем же они должны быть продиктованы? Для ответа на этот вопрос надо сказать о бергсоновской теории интуиции и разума. Бергсон считал, что интуиция намного превосходит интеллект. Де Голль всегда будет руководствоваться интуицией, принимая практические решения в ситуациях, содержащих в себе много неясного. При этом де Голль, в отличие от Бергсона, отнюдь не умалял значения интеллекта. «Нужно, — писал он, — чтобы человеческий разум приобрел интуицию, сочетая инстинкт с умом».

Склонность к бергсоновскому интуитивизму хорошо сочеталась у де Голля с его основной, генеральной идеей: с приматом понятия нации, ее величия как высшей ценности. В самом деле, разве патриотизм, как и национализм (категории отнюдь не однозначные, но все же родственные), не является порождением не только рассудка, интеллекта, но и врожденного инстинкта, чувства, интуиции?

Де Голль подпал под обаяние Бергсона — причем на всю жизнь — не в последнюю очередь, видимо, из-за великолепной литературной формы произведений этого философа. Не случайно позже Бергсону присудили Нобелевскую премию по литературе. А склонность именно к литературному, образному восприятию идей — характерная черта де Голля.