Зазнобы августейшего маньяка. Мемуары Фанни Лир (СИ)

Великий князь был не крепок здоровьем и однажды так ослабел, что слег в постель. Я не отходила от него ни днем, ни ночью, развлекая его чтением, ласкала его, усыпляя и гладя рукой его лоб. Он был сердечно признателен за мои заботы.

— Фанни Лир, — сказал он, выздоравливая, — я тебя никогда не покину потому что ты спасла мне жизнь; без тебя я умер бы!

Я была счастлива его любовью и, с своей стороны, любила его, как ребёнка, любовника и покровителя. Отчего не дали мне дальше платить своей преданностью за его доброту ко мне! Лагерный сезон был самою лучшею порой моей с ним жизни. Любя военных я могла каждый день любоваться на обожаемых кирасир, драгун и улан, с музыкой проходивших мимо наших окон. Смущала меня только мысль о тревоге, которая ежеминутно могла быть поднята по знаку царя. К счастью, это случилось только раз. Помню, как загремели пушки, как я тотчас разбудила великого князя, в одну минуту помогла ему одеться и вскоре, краснела от восторга, видела его едущим во главе полка. В конце лагерного сбора произошел следующий инцидент. На одном из смотров, хотя я находилась неподалеку от великого князя, но из за густой пыли, поднятой войсками, он не заметил меня и, вообразил, что я не пришла, по возвращении домой, накинулся на меня с упреками. Я отвечала ему тем же. Тогда он принялся, было, бить меня, но я ударила его своей головной щеткой, и, взбешенный он ушел из дома, заперев меня на ключ. Слыша военную музыку удалявшихся на смотр полков и плача в бессильной злобе, я металась, как угорелая из угла в угол, пока мне не удалось, наконец, освободиться при помощи моего русского грума, которому я приказала подыскать ключ к двери.

Через несколько минут я уже скакала мимо кареты, где сидел мой князь с своей матерью. Увидя меня, он побледнел, как смерть. Когда же я возвратилась домой, то застала его в обмороке, а перед ним испуганного слугу. Я привела его в чувство, и он сказал:

— Друг мой, ведь я думал, что ты меня покидаешь; случись это, я сошел бы с ума.

Я успокоила его, говоря, что и не думала покидать его, хотя это и не помешало бы ему жить в свое удовольствие.

На другой день мы поехали в Павловск. По обыкновению, не заходя к себе, он пошел к матери, а я, придя, домой не узнала своей комнаты. В ней не было ни кровати, ни цветов, ни картин — ничего, кроме обычной мебели.

Оказалось, что великий князь, пораженный мыслью, что я покидаю его, телеграфировал в Павловск, чтобы вынесли из моей квартиры некоторые вещи, которыми, как он хорошо знал, я особенно дорожила, а прислуга, по недоразумению, произвела полное опустошение.

Мы много хохотали над этим приключением. На другой день все похищенные вещи были мне возвращены с прибавкой прекрасного ожерелья из жемчуга. Таков был его характер; сознав свою ошибку, он заглаживал ее щедростью. Говорят, что это типическая черта в семье Романовых. Недаром же при их дворе рассказывается старинный анекдот о боярине, который в пору безденежья старался навлечь на себя царский гнев, чтобы воспользоваться милостью, когда царь вслед за тем будет каяться в своем гневе.

Заграничное путешествие. Похищение. Письмо великого князя. Возвращение в Вену

12 августа 1872 г. мы предприняли большое путешествие с намерением побывать в Вене, Италии, Греции и Египте. Я села в поезд, отходивший днем, а великий князь, сопровождавший свою мать, вечером. Остановившись ненадолго в Варшаве и Дрездене, я прибыла в Вену, в окрестностях которой должен был водвориться великий князь. Вена — самый веселый город после Парижа. Я каталась в карете, гуляла пешком, привлекая нескромное внимание эрцгерцогов, и бравируя укоризненные взгляды, целомудренных дам. Все сулило мне счастливую и приятную жизнь, но судьба распорядилась иначе.

Однажды, забравшись по глухим тропинкам парка в одно из укромных местечек, увидела вдали красивую, но грязно и плохо одетую, цыганку под руку с мужчиной, показавшимся мне знакомым. Я стала следить за ними и услышала, как цыганка назначила свидание своему кавалеру, оказавшемуся моим великим князем.

Я вернулась домой с разбитым сердцем, и между мною и августейшим покровителем произошла страшная ссора. Я упрекала его в неблагодарности, а он меня в шпионстве; ссора кончилась тем, что он дал мне пощечину и ушел, сказав, что покидает меня навсегда.

Обливаясь слезами, я приказала уложить вещи, расплатилась в гостинице и стала писать письмо за письмом великому князю. В этот критический момент ко мне зашел один очень любезный русский. Узнав о моем приключении, он предложил мне следовать за собой, обещая сделать меня счастливейшей из женщин, если я склонюсь на его мольбу. Сгоряча я согласилась ехать с ним в Вену, но, когда мы подошли к вокзалу, и раздался последний звонок, я одумалась и повернулась чтобы убежать.

Заметив это, он взял меня на руки и, невзирая на мои протесты, усадил меня в вагон, как раскапризничавшегося ребенка.

— Оставьте меня, я вас не люблю, я люблю великого князя, — кричала я.

— Это мне совершенно все равно, — отвечал он хладнокровно: — я уже целый год люблю вас и не выпущу из своих рук.

В Вене я очутилась в его квартире, как птица в клетке. Поплакав часть ночи, я утром попросила его отослать два письма — одно великому князю, а другое в американское посольство, но он не только не отослал их, но и перехватывал все письма великого князя ко мне.

Я притворилась, что покоряюсь, и отправилась с ним в Краков, который лежал на его пути. В Кракове я прожила с ним неделю, почти всегда под замком. Наконец, мне удалось внушить ему такое доверие к своей покорности и любви, что он решился отпустить меня одну в Париж и, проводив меня до Дрездена, уехал в Россию в надежде, что я приеду к нему туда. И он был не совсем не прав. Как бы там ни было, а я видела в нем друга, потому что это был мягкий, симпатичный и умный человек и, может быть, я была бы счастлива и спокойна с ним.

Устроив свои дела в Париже, в конце сентября уже собралась ехать к нему в Россию, как вдруг ко мне явился человек с письмом от великого князя.

Вот, что он писал:

«Не могу помириться с мыслью о дурном впечатлении, которое произвел на Вас перед нашей последней разлукой.

Мой невозможный характер часто причинял Вам ужасные страдания, и я даже удивляюсь, как Вы могли так долго переносить его. Позвольте изложить Вам причины моих безумных вспышек и столь частых расставаний.

Я люблю и обожаю Вас всеми силами души и, Бог знает почему, стыдился этого чувства, думал, что оно недостойно мужчины, и таил его от Вас, как оказывается, слишком удачно. Никогда я не думал покинуть Вас, я дрожал при одной мысли о разлуке, мечтая о союзе с Вами до смерти. Не думайте, что эти строки внушены мне минутным капризом или желанием заставить Вас жить со мной.

Клянусь честью, они выражают самые священные чувства, которые я не переставал испытывать с тех пор, как увидел Вас. Не смейтесь, читая эти строки, но загляните в свое сердце и, если найдете там хоть искру любви ко мне, то дайте еще раз случай прижать Вас к моему сердцу, исполненному печали.

Я захворал от разлуки с Вами, доктор сказал, что в моем положении лекарства бессильны. Вы одна можете помочь мне…

Приходите же хотя на один день; пожмём друг другу руки и разделим всё, как друзья. Слезы душат меня, когда я вспоминаю о печальном конце нашей связи, в которой было столько очарования. Не откажите в этой моей единственной и последней просьбе. Желал бы назвать Вас по-прежнему Фанни Лир и писать Вам ты; но я не имею этого права. Тысячу раз целую Ваши ручки. Ваш верный Н.».

Я рыдала, читая эти строки, и поехала в Вену. Он встретил меня у вокзала в карете, бледный взволнованный и чуть не задушил в своих объятиях. Жизнь с ним в Вене была продолжением моего медового месяца. Рука об руку мы исходили все улицы города, осматривая все его достопримечательности. Мы были счастливы, но в то же время какое-то тяжелое предчувствие смущало его покой. Однажды, во время представления «Травиаты», при сцене расставания влюбленных, я прочла на его лице выражение жестокой муки и спросила: