Чезаре Беккариа. Его жизнь и общественная деятельность

Плодом этих размышлений о несовершенстве существующей системы карательной деятельности государства явился знаменитый трактат «Dei delitti et delie pene». Этот протест возмущенной общественной совести против бесчеловечной уголовной репрессии был, действительно, достойным подвигом «философа, имевшего мужество бросить из глубины своего мрачного кабинета в толпу несколько семян небесполезных для общественной пользы истин». Много тягостных минут переживал Беккариа, работая в течение года над своим трудом. Робкий, нерешительный, с ленцой, он не раз хотел бросить свою работу, не чувствуя достаточно силы воли, чтобы довести ее до конца. Только благодаря настояниям и нравственной поддержке своих друзей, особенно братьев Вери, он справился с поставленной задачей. Неустрашимый витязь правды, в глубине души он трепетал за свою судьбу, опасаясь всяческих преследований. Ему мерещились кандалы, заточение, ссылка и другие ужасы, хотя, по правде сказать, ему нечего было опасаться – ввиду того, что он пользовался покровительством наместника Ломбардии. Но у страха глаза велики, и этот страх был внушителен не только во время писания, но и тогда, когда Беккариа решился передать свой труд в печать. Он отпечатал его не в родном городе, а тайком, в Ливорно, без обозначения фамилии автора, – в виде пробного шара. Опыт удался, и очень может быть, Беккариа стал раскаиваться в том, что местами умышленно писал туманным языком, дабы не раздражать цензуру. Вот как он сам объясняет это в письме к своему переводчику, аббату Мореллэ, удивлявшемуся этому оригинальному способу умиротворения мрачной цензорской придирчивости: «Я Вам должен сказать, что, когда я писал, у меня перед глазами витали образы Макиавелли, Галилея и Джаноне, в ушах раздавался лязг цепей, потрясаемых суеверием и криком изуверов, которыми стараются заглушить голос истины. Вид этого ужасающего зрелища не раз заставлял меня заволакивать свет ясной мысли туманными облаками. Я желал быть защитником человечества, но никак не его мучеником».

«Если бы твоя дружба меня не поддерживала, – писал он 13 декабря 1764 года своему другу, графу Петру Вери, – я бы давно бросил свой проект, потому что по врожденной лености предпочел бы остаться в неизвестности». Удачный опыт с безымянной брошюрой, выпущенной в Ливорно, доказал ему, что советы друзей были вполне практичны и основательны. В начале 1764 года Беккариа предстал перед читающей публикой со своим трактатом, появившимся в Милане. Над этим капитальным трудом, доставившим ему неувядаемую славу, Беккариа работал без малого год. Автору тогда пошел 27-й.

О впечатлении, произведенном трудом Беккариа в среде мыслящего общества всей Европы, мы поговорим впоследствии. Теперь же займемся рассмотрением выдающихся мест этого трактата, составившего эпоху в истории уголовного законодательства.

Несмотря на тягостные цензурные условия, заставлявшие автора прибегать к метафорам, испещрять свою речь разными техническими терминами, заимствованными из области точных наук, Беккариа мастерски совладал со своей далеко не легкой задачей. Он написал книгу, отличающуюся сжатостью изложения, – изложения трезвого, выразительного; составленную с редким «искусством в немногих словах заставить продумать многое», – по меткому выражению одного из его лучших биографов, известного писателя Чезаре Канту.

Главные положения этого трактата заключаются в немногих требованиях, предъявленных к законодательству, нуждающемуся в обновлении. Исходя из принципа, провозглашенного Ж.-Ж.Руссо, что современное государство образовалось путем общественного договора, Беккариа рассматривает уголовное право как право договорное. Поэтому, по его мнению, надо отделить Божеское правосудие от человеческого. Первое имеет дело с нарушением правил строгой этики, второе – рассматривает проступки, направленные на разрушение гармонии человеческого общежития. Дело богословов – решать спорные вопросы о том, где кончается область правды и начинается кривда, что богоугодно и что греховно, – тут юристы ни при чем. Ближайшая же цель человеческого правосудия – распределение наибольшей суммы счастья между наибольшим числом людей. «La massima felicitá, divisa sul maggior numero». На обвиняемого не надо смотреть a priori как на виновного. В обвиненном надо видеть человека – правда, опасного, такого, от которого следует охранять общество, – но человека, которого необходимо исправить, лишив его возможности вредить обществу. Цель наказания должна состоять не в том, чтобы мучить людей, «подвергать страданиям существа чувствительные или уничтожать за уже содеянные преступления». Оно должно быть по возможности умеренное, насколько это позволяют требования общественной безопасности, быстрое, законосообразное, без келейности и произвола. Оно должно быть утилитарное, справедливое, лишенное устрашающего характера, иначе оно обращается в акт публичной мести, – а месть несовместима с достоинством государства». Наказания, превышающие необходимость охраны общественного спокойствия, несправедливы по своему существу. «Всё, что дышит местью, желанием репрессалии, должно быть отменено. Пытка должна быть уничтожена, как и все позорящие наказания или такие вопиющие несправедливости, как конфискация имущества, карающие неповинных наследников. Смертная казнь причиняет непоправимый вред, она переступает пределы полномочия, данного обществу для его самозащиты, и поэтому подлежит отмене. Если бы законодательство и уголовная юстиция находились на высоте своей задачи, тогда само собой исчезло бы право помилования. Не предстояло бы никакой надобности прибегать к этому последнему средству, еще находящемуся в распоряжении осужденного».

Трактат состоит из 42 глав, распределенных далеко не равномерно. Установив основные начала законодательства, автор рассматривает в восьми главах всё, что, по его мнению, относится к формальному праву; остальные главы посвящены вопросам материального права. Беккариа не был юристом в строгом значении этого слова, поэтому в распределении собранного материала не стеснял себя принятой у юристов классификацией. Вопросы судопроизводственные смешаны с материальным правом; проступки, коренящиеся в области нарушения обязательных отношений граждан между собою, чередуются с вопросами чисто этического свойства. Вот, например, содержание некоторых глав, следующих почти одна за другой: оскорбление величества, дуэль, кража, контрабанда, банкротство, тунеядство, самоубийство. Рядом со значительнейшими главами о смертной казни и конфискации имущества стоит глава о бесчестии. Срок уголовной давности рассматривается следом за главой о пытке, теперь потерявшею свой raison d'être, но в свое время производившей огромное впечатление как смелый протест против безнравственного института, считавшегося неприкосновенным. Все эти мелкие отступления от несколько придирчивых требований отупевших представителей казеннокоштной науки нисколько не мешают целостному впечатлению, производимому этим удивительным трактатом, сокрушившим обветшалое здание, от которого веяло ужасом могилы, страхом не смерти, а бесконечного процесса мучительного прекращения жизни. Ни к одному произведению юридической литературы за истекающее столетие так не подходит меткая характеристика творения Беккариа, сделанная одним из лучших наших современных юристов-мыслителей. «Маленький камень, – говорит В. Д. Спасович, – брошенный ловкою рукою из пращи этого молодого Давида, поразил в самое чело и ниспроверг гиганта средневековой юриспруденции. Павший гигант уже и не поднялся более. Пытка и теория законных доказательств, коварные допросы, присяги обвиняемого в своей невиновности, приговоры, основанные на обвинениях от не объявляемых лиц, были сразу и окончательно осуждены; смертная казнь обречена на постепенное, хотя и медленное, упразднение».

«Гигант», с которым Беккариа решился вступить в отчаянный бой, состоял, по его собственным словам, из нескольких «обломков законодательства древнего народа-завоевателя, собранных по приказанию государя, царствовавшего в Константинополе двенадцать веков тому назад. Впоследствии они смешались с обычаями лонгобардов и, внесенные в беспорядочные томы частных и темных комментариев, образовали то древнее смешение понятий и мнений, которое большая часть Европы почему-то удостаивает имени закона». Вот этот-то безобразный кодекс, составляющий чудовищный продукт самых «варварских веков», автор желает разобрать критически. Другими словами, он собирается взорвать этот чудовищный остаток безобразной старины и на месте, очищенном от всякого средневекового хлама и мусора, возвести здание, достойное новейшего времени.