На берегу великой реки

– Была бы хорошая, не мучил бы меня своим непослушанием. Вот ужо, если не матушке, так Александру Николаевичу беспременно на тебя пожалуюсь. Он человек справедливый. Пускай тебя уму-разуму поучит…

Встреча

Мутный рассвет еще только поднимался над городом, когда из настежь распахнутых ворот белого губернаторского дома выехала красивая, покачивающаяся на рессорах карета, запряженная тройкой сытых породистых лошадей.

Управлял тройкой представительный, с широкой, как лопата, бородой, кучер. Он с достоинством держал вожжи, то натягивая, то ослабляя их. Позади скакали на рыжих конях два солдата в теплой обмундировке – один седоусый, толстый, лет пятидесяти, другой помоложе, с заметными следами оспы на лице.

Очень скоро не совсем обычная для этих мест, внушительная карета оказалась на левом берегу Волги. Отсюда, стоило только обернуться, хорошо был виден оставшийся позади город: приземистая, точно вросшая в берег, арсенальная башня – жалкий остаток окружавших когда-то город неприступных крепостных стен, бесчисленные лазурные и золоченые главы старинных церквей, длинный ряд невзрачных мещанских домишек.

По бокам замелькали подслеповатые избенки Тверицкой слободы, показалось усеянное покосившимися деревянными крестами кладбище с унылой часовней из красного кирпича. Затем стали надвигаться высокие сосны, запестрел мелкий, осыпанный первым легким снегом кустарник.

Сопровождавшие карету солдаты негромко беседовали между собой.

– По здешней дорожке я, братец ты мой, хаживал, и не один раз, – простуженно хрипел седоусый солдат, придерживая висевшую сбоку саблю.

– Это по какому такому случаю? Ты ведь не тутошний, сказывал – тамбовский, – откликнулся молодой.

– Арестантов, братец ты мой, сопровождал. В Сибирь, на каторгу! – объяснил старый солдат.

– Вот оно что! – блеснул глазами собеседник. – Выходит, эта дорога до самой Сибири тянется?

– Выходит так. Потому ее Сибиркой и прозывают.

Солдаты замолчали, задумались. Изредка всхрапывали кони, Мерно постукивали колеса. Карета катилась теперь столбовым почтовым трактом, по сторонам которого тянулись нескончаемой линией белоствольные березы.

Рванул холодный, пронизывающий ветер.

– Ну и погодка, будь она неладна. Все нутро насквозь продувает! – зябко поеживаясь, жаловался молодой служака.

– Да, погодка – того, неважнецкая! – снисходительно подтвердил седоусый. – Я уж и без того простудимшись…

– Эх ты, служба, служба! – вздохнул молодой солдат. – И за какие только наши прегрешения терпеть приходится? Чего ради? Ровно ты собака бездомная. Нет, той, пожалуй, лучше. Она, по крайности, вольная. Куда хочет, туда и бежит. Не то, что мы… Верно ведь баю?

– Верно-то оно верно, парень. Только ты того: языку воли не давай! Он, известно дело, не только до Киева – до Сибири доведет, – сурово предупредил старый солдат. – За такие слова, ежели, не приведи бог, начальство услышит, как раз по этой самой дорожке, по Сибирке, с шумом-звоном тебя погонят. После Сенатской [3] куда как строго везде стало.

– Я что, я ничего, – боязливо залепетал молодой солдат, – я так, промежду прочим.

Карета спустилась вниз, к переезду через узенькую речку. Но тут, на самой середине полуразрушенного моста, заднее колесо, проломив гнилую доску, с треском провалилось. Кучер, едва не слетев со своего возвышения, громко ругнулся.

Дверцы кареты с легким стуком отворились, и из нее глянул полный человек с холеным, чисто выбритым лицом. Это был царский сановник граф Лопухов. Он приезжал в Ярославскую губернию по делам службы и теперь спешил в Кострому, боясь, чтобы не замело дорогу снегом – тогда далеко в карете не уедешь.

– Что такое? – раздраженно бросил Лопухов, нервно передернув плечами. – Почему остановились?

– Сей момент, ваше сиятельство – засуетился кучер, помогая графу выбраться наружу.

Солдаты спешились, отвели коней в сторону и привязали за торчавшую на берегу одинокую старую иву.

– Давай, берись! – командовал им кучер, ухватившись за колесо. – Взяли! Подняли!

Но колесо не поддавалось. Оно, словно нарочно, осело еще глубже.

Граф степенно поднялся на бугор противоположного берега и оттуда со снисходительной усмешкой наблюдал за происходившей у кареты суетой.

А вокруг раскинулись белые безлюдные поля. И Лопухову внезапно стало тоскливо от этого пустынного, холодного спокойствия. Он попробовал засвистать что-то веселое, и, как бы в ответ на этот свист, откуда-то донесся глухой лай. На берегу показалась группа всадников, окруженных шумной стаей породистых собак. Собаки туго натянули сворки и, увлекая за собой охотников, с визгом рвались к карете.

Возвращаясь домой, Алексей Сергеевич еще издали заметил застрявшую на мосту карету. Хотя охота была удачной, он ехал не в духе. Надо же было так случиться, что охотник Ефим перед самым его носом подстрелил красивую пушистую куницу. «Знал ведь, шельма, – сердился Алексей Сергеевич, – что я тут, рядом. Нет, первым ударил из ружья!» По дороге он выместил зло на встречном мужике, который сидел на задернутом серой дерюгой возу.

– Сворачивай! – закричал крестьянину Некрасов.

Тот испуганно спрыгнул с воза и стал торопливо тянуть свою клячу в сторону. Лошаденке явно не хватало сил вытащить груженую телегу из глубокой колеи.

– Вали в канаву! – скомандовал Алексей Сергеевич своим охотникам.

Насмерть перепуганный мужик упал на колени.

– Смилосердствуйся, барин! На базар горшки везу. Поколотятся. Без куска хлеба дети останутся…

Но тщетны были просьбы. Воз с горшками с грохотом повалился в канаву.

Под горячую руку Алексей Сергеевич собирался было и карету свалить набок. Но, приблизившись к месту, сразу обмяк. Карета удивила его своим видом. Высокие колеса, блестящий лаковый кузов с белыми занавесками и кони, каких он давно здесь не видывал. Ясно, что в такой карете едет не простой, захудалый помещик и тем более не уездный чиновник. Кинув взгляд на противоположный берег, Некрасов быстро, как только позволяло его грузное тело, выпрыгнул из седла и, семеня толстыми ногами, бросился вперед.

Старый солдат, широко раскинув руки, пытался было преградить путь неведомому человеку. Но тот толкнув служивого в грудь, одним махом вбегал на другой берег.

– Ваше сиятельство! Александр Петрович! – радостно кричал он, на ходу стаскивая шапку с головы. – Какими судьбами? Вот уж никак не ожидал здесь вас встретить.

Граф слегка поморщился.

– Э-э! Если не ошибаюсь, мой старый сослуживец? – процедил он, лениво протягивая руку.

– Так точно, ваше сиятельство! – по-военному отрапортовал Алексей Сергеевич. – Имел счастье находиться под вашим начальством в Малороссии.

– Капитан Некрасов? Кажется, так?

– Так точно, ваше сиятельство! Ныне – майор в отставке. Уволен за болезнью по высочайшему его императорского величества приказу!

– Значит, со службой покончено? – продолжал граф. – Живете в деревне, милейший Некрасов?

– В своем родовом имении, ваше сиятельство! – снова отчеканил Алексей Сергеевич, удивляясь про себя, как же все-таки мог оказаться граф в этой глухомани.

Словно угадывая эти мысли, Лопухов со вздохом произнес:

– А мне, как видите, приходится колесить по широким российским просторам. Ничего не поделаешь. Дело, служба!..

– Все по военной части изволите служить, ваше сиятельство? В каком звании, позвольте полюбопытствовать? – спросил Алексей Сергеевич, продолжая стоять с открытой головой.

– Увы, милейший Некрасов, военную службу я тоже оставил, предпочтя ей статскую.

Лицо Алексея Сергеевича вытянулось.

– Я теперь сугубо гражданский деятель, – продолжал граф, не замечая удивления собеседникa. – Его императорское величество милостиво соизволил поставить меня во главе учреждения, именуемого министерством…