Саддам Хусейн

В то время как Насер неуклонно утверждал себя в качестве знаменосца антиимпериалистической борьбы и символа арабского национализма, на иракское руководство все больше смотрели как на «лакея западного империализма» и реакционный режим, не соответствующий историческому предназначению арабов. В результате Ираку не только не удалось вовлечь в Багдадский пакт других арабских партнеров, но он оказался в региональной изоляции, а само заключение пакта вызвало серьезное недовольство внутри страны. Левые силы возмущались участием Ирака в том, что они считали прямой агрессией против СССР. Националисты со своей стороны считали пакт уступкой западному империализму и предательством дела панарабизма.

Общественное недовольство в Ираке достигло высшей точки осенью 1956 года, когда в Багдаде вспыхнули бурные беспорядки в ответ на пассивность режима во время Суэцкого кризиса. Одним из многих, кто шатался по улицам в эти горячие дни, был Саддам, который в этой клокочущей толпе чувствовал себя в своей стихии. Политическая обстановка его не страшила; на самом деле он был к ней хорошо приспособлен. Пример дяди вдохновил Хусейна на политическую активность, а отсутствие тесных душевных привязанностей в раннем детстве научило его строить козни и плести интриги для того, чтобы выжить. Найдя антиправительственную деятельность более выгодной, чем учеба, он полностью окунулся в бурлящие улицы столицы. В начале 1957 года, в возрасте 20 лет, он вступил в партию Баас.

Партия Баас, что значит партия возрождения или воскрешения, была основана в Дамаске в начале сороковых годов двумя сирийскими школьными учителями, Мишелем Афляком, православным греком, и Салахом аль-Дин аль-Битаром, мусульманином-суннитом. Это была радикальная, светская, модернизированная партия с идеологией, которая была неоднородной смесью панарабизма и социализма и сводилась к трем организационным принципам: единство, освобождение и социализм. Эта «святая троица», как баасисты обычно ее называли, составляет единое метафизическое целое. Ни одно не может быть полностью достигнуто, если не будет двух других; все они являются средствами для достижения конечной цели духовного возрождения арабской нации.

Это возрождение, согласно баасистской доктрине, представлялось как глубокий революционный процесс, распространяющийся далеко за пределы таких практических соображений, как международные границы, включая «освобождение» индивидуума от прежних племенных, религиозных или местных обязательств. И все же, оставив в стороне высокие идеалы, с самых первых шагов программа партии в основном строилась на одном пункте: уничтожение «следов колониализма» на Ближнем Востоке и объединение арабской нации. Поскольку, по мнению баасистов, великие державы разделили Ближний Восток в начале XX столетия таким образом, чтобы удовлетворить свои конкретные интересы и оставить арабскую нацию разделенной и слабой, это зло следовало устранить. Колониальные державы необходимо было изгнать из региона, и оставшиеся после этого искусственные границы должно устранить, чтобы обеспечить пространство для объединенного арабского государства. Израиль, с точки зрения баасистов, созданный колонизаторами, чтобы расколоть арабскую нацию, подлежал полному уничтожению.

Эта панарабская программа иллюстрировалась не только главным баасистским лозунгом — «Единая арабская нация и ее вековая миссия», — но и ее организационной инфраструктурой. Высший орган партии, принимающий решения, Национальное управление, был межгосударственным по составу, он включал представителей партийных организаций различных арабских стран. Эти местные подразделения назывались Региональными управлениями, поскольку подразумевалось, что все арабские государства — это просто ветви единой арабской нации.

Баасистские идеи начали проникать в Ирак в конце сороковых годов через иракских студентов, которые учились в Сирии и Ливане, и через сирийских студентов в Ираке. В 1952 г. иракское ответвление Баас получило официальное признание от Национального управления партии, и Фуад Рикаби, инженер-шиит из южного иракского города Насирия, был назначен секретарем Регионального управления в Ираке. Но если в Сирии в конце 40-х и в начале 50-х годов Баас превратилась в значительную политическую силу, иракская ветвь оставалась эфемерной организацией, насчитывавшей в 1955 году менее 300 членов. Частично это объяснялось отсутствием в сложной баасистской идеологии интеллектуального потенциала. Хотя когда-то Багдад был крупным центром учености и искусств (особенно так было при калифе из династии Аббасидов Гарун-аль-Рашиде (786–809 гг.)), вот уже 400 лет как одна из самых заброшенных областей Оттоманской империи погрузилась в глубокий духовный вакуум.

Но еще более важной причиной, помешавшей Баас глубоко укорениться в иракском обществе, была жесткая конкуренция со стороны других политических партий и групп. Социалистические идеи Баас вряд ли могли соперничать с такими же идеями коммунистов, которые в то время были значительной силой на политической карте Ирака. На националистическом фронте позиции Баас были еще менее надежными. Будучи расколотым обществом, раздираемым непримиримыми этническими и религиозными разногласиями, Ирак вряд ли представлял собой монолитную нацию. И все же с самых ранних дней своей государственности современный Ирак энергично и настойчиво ратовал за арабский национализм. На самом высоком уровне абстракции это стремление можно рассматривать как продолжение исторической борьбы между Месопотамией и Египтом за главенство в регионе, начиная с античных времен. Однако на более близком уровне оно отражает запутанную смесь огромного личного честолюбия и вечной уязвимости, характеризующую политику Ирака в XX в. С одной стороны, идеи панарабизма давали режиму мощное оружие для утверждения своей ведущей роли в регионе. С другой, они обеспечивали политическую элиту объединяющей силой, которая могла бы преобразовать «невообразимые массы человеческих существ, лишенные какой бы то ни было патриотической мысли», в сплоченный социальный и политический организм. Если все иракцы — арабы, а все арабские государства — всего лишь регионы более широкой арабской нации, какая разница, является ли правящая горстка суннитами или шиитами? Следовательно, режим не только пропагандировал свои собственные амбициозные националистические планы (такие, как замысел премьера Нури Саида в 1940-х гг. «Об объединении Плодородного Полумесяца» под руководством Ирака), но Баасу нужно было превзойти несколько националистических групп, выступивших раньше и предложивших гораздо более понятную программу. Среди них наблюдалось некоторое разнообразие: правая воинствующая партия Истиклал (Независимая), центристская — Ахрар (Либеральная) и левая — Шаат (Народная). Каждая предлагала свое собственное уникальное «варево» из национализма и социальных реформ. И каждая занимала более прочное положение в иракской политической системе, чем только что возникшая партия Баас.

Трудно сказать, что побудило Хусейна вступить именно в партию Баас, положение которой в те времена было довольно шатким. Позже Саддам уверял, что особенно его привлекла приверженность Баас идее арабского национализма. Но с этой идеей носились и другие, более влиятельные националистические партии. Конечно, баасистский радикализм был удобной отдушиной для неуемной энергии и честолюбия молодого выходца из Тикрита, но то же самое можно сказать и об остальных радикальных течениях, которых в то время было в Ираке предостаточно. Похоже, что основная причина, по которой Хусейн предпочел Баас другим, казалось бы, более многообещающим вариантам, оказывается менее романтической и более прозаической, и она меньше связана с его идеологическими предпочтениями, чем с его дядей и приемным отцом Хейраллахом Тульфахом.

Хейраллах, вероятно, оказал наибольшее влияние на формирование характера Саддама. Именно он играл для мальчика роль отца и был для него образцом мужчины. И как образец, и как наставник он взращивал националистические настроения молодого Саддама. Он познакомил Саддама с людьми, впоследствии сыгравшими ключевую роль в его возвышении, включая будущего президента Ахмада Хасана аль-Бакра, кузена и близкого друга Хейраллаха на протяжении 1940-х и 1950-х годов. Следуя по стопам своего дяди, Хуссейн подал заявление в престижную Багдадскую Военную академию, но не сдал вступительных экзаменов. Его неосуществленное желание щеголять в офицерской форме терзало Саддама почти два десятилетия, когда, будучи вторым человеком в иракском руководстве, он, человек, никогда не служивший в иракской армии, получил звание генерала из рук своего тогдашнего начальника, президента аль-Бакра.