Воспоминания о Корнее Чуковском
Воспоминания о Корнее Чуковском читать книгу онлайн
Воспоминания, представленные в сборнике, воссоздают в своей совокупности живой и правдивый портрет К. И. Чуковского. Написаны они в разном ключе — рядом с развернутыми психологическими этюдами, основанными на многолетних наблюдениях (К. Лозовская, М. Чуковская, Н. Ильина), небольшие сюжетные новеллы (Л. Пантелеев, Ольга Берггольц, А. Раскин, Е. Полонская), рядом со стихотворными посвящениями С. Маршака и Евг. Евтушенко и поэтическим образом, созданным в очерке А. Вознесенского, строгие описания деловых встреч и совместной работы в области литературоведения, лингвистики, переводов, а также на радио.
Детский писатель, литературовед и критик, журналист, переводчик и исследователь языка — все эти стороны многообразной деятельности К. И. Чуковского представлены в воспоминаниях современников. В мемуарах отражены отношения писателя с людьми — прославленными и никому не известными, близкими ему и чуждыми, взрослыми и детьми — и, главное, отношение его к литературному труду.
Среди мемуаристов читатель встретит имена известных писателей, художников, актеров.
Составители: К. И. Лозовская, З. С. Паперный, Е. Ц. Чуковская
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Оболью! Оболью! — и направлял струю поверх их голов.
А ребята прыгали, хлопали в ладоши и кричали:
— Дядя, облей! Дядя, облей!
А потом, когда пошли дальше, Корней Иванович все повторял:
— Дядя, облей… Дядя, облей… Дядя Облей… Прекрасное название для сказки — «Дядя Облей», — не правда ли?
Вот почему я стал называть его «Дядей Облеем».
В одну из наших последних встреч я спросил, написал ли он сказку «Дядя Облей».
— Нет. Так и осталось одно название…
Как-то, когда мы отдыхали в Михайловском саду, примыкающем к Русскому музею, Корней Иванович предложил:
— Хотите, я вас познакомлю с замечательными старухами — Анной Ивановной Менделеевой, вдовой великого Менделеева, и Екатериной Павловной Летковой-Султановой? Они вам расскажут много интересного о Репине, которого знают еще с девяностых годов. Они живут недалеко — в Доме ученых. Мы пойдем к ним сейчас, я давно не был у них.
И мы направились на Миллионную улицу (теперь улица Халтурина), где в общежитии для престарелых ученых доживали свой век крупные деятели науки и культуры, их вдовы и дети.
Пока мы шли, он подготавливал меня:
— Знаете, у каждой старухи свой норов. Живут они рядом в отдельных комнатах, дружат и ревниво ссорятся чаще всего из-за своих друзей. Если Анна Ивановна дружит с Ильей Яковлевичем Гинцбургом, можете не сомневаться, что о Гинцбурге Екатерина Павловна даже и слышать не захочет. Она просто скажет, что «не знает такого скульптора и не хочет знать», хотя еще в восьмидесятых годах Гинцбург сделал ее статуэтку. Но зато Анна Ивановна, узнав, что художник Альфред Рудольфович Эберлинг хочет написать портрет Екатерины Павловны, щепетильно скажет: «Боже, да кто же это, откуда вы выкопали его?» — хотя вместе с Эберлингом она когда-то училась в классах Академии художеств… Да, этим старухам есть что вспомнить. Леткова-Султанова писательница, романистка, отличная мемуаристка. Сотрудничала в «Русском богатстве», дружила с Короленко, Анненским, Михайловским. Встречалась с Тургеневым и Достоевским, свояченица Константина Маковского. Анна Ивановна Менделеева — мать жены Александра Блока. Она художница, но несостоявшаяся. Хорошо знала Чистякова, Куинджи, Шишкина. Сейчас я вам их представлю. Мы вместе войдем в клетку этих львиц, а потом я покину вас, и тогда изворачивайтесь сами.
Подымаясь по крутой лестнице со двора Дома ученых, я каверзно спросил:
— Корней Иванович, а как относится к вам Анна Ивановна, зная, что вы дружите с Екатериной Павловной?
— Прекрасно. Ведь я был дружен и с Блоком, и с Любовью Дмитриевной, и с Бекетовой, матерью Блока, и ее мужем — Кублицким-Пиотухом. С Анной Ивановной у меня чудесные отношения.
— Тогда, значит, Екатерина Павловна, наверное, «не знает, кто вы такой»…
— Что вы! Мы лучшие друзья.
И Корней Иванович нажал кнопку звонка у дверей с табличкой: «Общежитие престарелых ученых».
Однажды я и Лещинский поехали к Чуковскому в «Заячий ремиз» — Дом отдыха ученых в Старом Петергофе. Был жаркий июльский день. Уже подходя к даче, мы увидели торчавшие в окне первого этажа длинные ноги в пижамных штанах.
— В какой комнате живет Корней Иванович Чуковский? — спросили мы у встретившейся нам санитарки.
И тотчас же ноги в окне задвигались, как бы приветствуя нас, и мы услышали веселый, певучий голос Корнея Ивановича:
— Бродский и Лещинский, заходите, заходите! Я жду вас…
Войдя в комнату, мы увидели его лежащим на полу, на ковре, с разбросанными книгами и бумагами.
— Я изнемогаю от жары, умираю! Нет, я уже умер!.. И вот удивительно даже после смерти продолжаю работать… Садитесь, садитесь! Прямо на ковер, только так еще можно что-то делать… Я всю жизнь работаю. Как вол! Как трактор! Ах, как хорошо и как трудно работать!.. А вам, молодым, знакома эта радость труда? Трудного, тяжелого, потного, часто безрезультатного, но все равно прекрасного?
…А знаете, кто меня научил работать? Моя бедность и моя… лень… Это очень интересно. Я сейчас вам расскажу…
И Корней Иванович рассказывает о том, как он учился и как любил и любит рыться в словарях, справочниках и библиографических указателях.
— Но, кажется, я отвлекся… Всё!.. Начали… Работаем!
Мы устраиваемся рядом, сев на ковер, по-турецки скрестив ноги. Читаем нашу вступительную статью к сборнику. Каждую фразу Корней Иванович берет «на зуб». Все страницы испещряются его поправками.
— Обязательно то, что пишете, читайте вслух и то, что написали, заприте на месяц в ящик стола, — советовал он.
Работая над книгой, мы вели своеобразную игру. Это был как бы необъявленный конкурс на лучший репинский языковый «перл».
— Вот послушайте…
И он читает отдельные строчки, слова, выражения Репина, записанные им на листках, хранящихся в папке «Репин — писатель» (позднее он написал статью на эту тему):
— «Зонт мой… пропускал уже насквозь удары дождевых кулаков…»
«Ворота покосились в дрему…»
«Полотеры несутся, как морская волна…»
И он перечитывал, вкушая каждое слово, наслаждаясь сочностью, самобытностью, народностью репинского языка.
— А его диалоги! Вы видите этих людей, слышите их голоса. Это — Гоголь! Так мог писать только он. Да, у Репина гоголевский дар охватывать одним словечком всего человека. То же мышление, украинская усмешка…
— Да, — говорю я, — это прекрасно. А вот что накопил я для своей статьи, послушайте [3]:
«Я плакал внутри…»
«Чаеглотство…»
«Смеясь во весь рот…»
«Пестроситцевые бабы…»
— Чудесно! — восклицает Корней Иванович. Иногда он останавливает меня. — Это уже было, это и у меня есть! — И быстро находит нужный листок.
Иногда, когда мы вместе читали письма Репина к Е. П. и И. Р. Тархановым, он, еще только почуяв «вкусную» фразу, восклицал: «Чур мое, чур мое…»
— А вот мой шедевр, — заявляю я и кладу на стол, как козырную карту, письмо Репина Татьяне Львовне Толстой и торжественно читаю, как будто это я сам написал:
— «Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас. Как птицы, несутся по ней плоты („гонки“) с шалашиками и правилами и, медленно пыхтя, ползет пароход против течения».
— Прочтите еще раз, — просит Корней Иванович. — Как пластично, сколько движения. Какая поразительная гибкость языка. И какая изобретательность. «Двина, толстая, жирная, молчаливо улепетывает мимо нас…» Я вижу эту полноводную реку, я смотрю на нее вместе с Репиным, из его здравневского дома на обрыве Двины. Ну что ж, пять — три в вашу пользу. Прекрасная находка. Читайте еще…
Он мог без конца восторгаться искрометностью литературного стиля Репина, блеском метафор, меткостью определений, народными интонациями.
— Это — живопись словом. Да, шероховато, вне всяких правил, варварский стиль, скажете вы. За синтаксис учитель гимназии поставил бы Репину двойку. Но эти огрехи языка у него от кипения чувств, его бурной натуры, жадной любви к жизни. Русский язык стал богаче благодаря Репину. Вот увидите, когда выйдут в свет его мемуары «Далекое близкое», какой это будет подарок всей читающей России!
Нашу игру мы продолжали и позднее. Разбирая архив Репина, сохранившийся в «Пенатах», я делился с Корнеем Ивановичем своими находками, выписывая интересные для него строки из рукописей Репина. Особенно примечательны были черновые записи Репина о Льве Толстом, в которых он описывал черты его лица в разные годы жизни.
«…Вырубленный задорно топором, он моделирован так интересно, что после его, на первый взгляд, грубых, простых черт все другие кажутся скучными… Необыкновенно привлекательны и аристократически благородны были его губы… Средина губ так плотно и красиво сжималась, хотя и мягко: их хотелось расцеловать».