Трус

Ш е б а л и н. Может быть, вы посвятите нас?

З о л о т а р е в. Я ничего не знаю. Я чувствую.

Ш е б а л и н. Ага! Вам, вероятно, подсказывает шестое чувство?

Р ы д у н. Я так и знал! Шестое чувство! В прежнее время младшие офицеры обходились пятью чувствами, из коих на первом месте были верноподданнические, и русская армия не знала нынешней распущенности. Я вам говорил, чтобы вы не читали чепухи! Я хочу, чтобы вы меня поняли, прапорщик. У меня довольно неприятностей от командования.

Ш е б а л и н (берет депешу). Разрешите прочесть?

Р ы д у н. Читайте. У меня голова идет кругом от этого вздора.

Ш е б а л и н (читает). "Ставлю на вид невысылку донесений политических настроениях вверенной части мероприятиях пресечению...".

Р ы д у н. Вы слышали? Нужно родиться немцем, чтобы писать подобную ахинею. Я тридцать лет служу в армии и утверждаю, что у русского солдата нет и не может быть политических настроений. У меня, благодарение богу, не женские курсы! Читайте.

Ш е б а л и н (читает). "Примите экстренные меры выявлению действующих антиправительственных сил зепете преступной пропаганды точка Предупреждаю случае политических эксцессов отзыве зепете расформировании части предании суду...".

Р ы д у н. Ну, этого я не просил вас читать! (Забирает депешу.) "...Подлинное подписал командир второго железнодорожного батальона подполковник фон Ранк". (Шебалину.) Вы хотели знать, какие задачи перед вами ставит командование? Так вот-с!

Ш е б а л и н (медленно). На мой взгляд, в этом вздоре есть здравый смысл, Евграф Антонович.

Р ы д у н. А кто сказал, что это вздор? Это воинский приказ! Я прошу присутствующих не забывать этого. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Я хочу, чтобы меня поняли!

Ш е б а л и н. Я с вами совершенно согласен.

Т и ц (немного придя в себя). Он... Он... социалист! (Грозит пальцем и опять валится.)

Р ы д у н. Фу! Скоро эти социалисты начнут мне сниться по ночам.

Ш е б а л и н. Солдат не рождается с кокардой на лбу. В роте очень опасный состав. Много сброда, мещан, мастеровых... Я не поручился бы за некоторых.

З о л о т а р е в (мстительно). Например, за юную особу на телеграфе... Впрочем, она как будто облечена вашим высоким доверием?

Ш е б а л и н. Вы не правы. Я бы, скорее, назвал правой вашу щеку, столь недавно пылавшую огнем после одной попытки склонить эту особу к интимности.

Хохот.

Хотя это, вероятно, сплетни?

З о л о т а р е в. Георгий Николаевич!

Ш е б а л и н. Простите, я забыл, что вы не цените моих каламбуров.

Р ы д у н. Да перестаньте вы!

Ш е б а л и н (вызывающе). Во всяком случае, я ручаюсь за ее преданность мне. В таком захолустье - это клад. Старик, видно, держит ее в строгости. Но мы уже целовались.

З о л о т а р е в (свирепо). Меня это не интересует!

Ш е б а л и н (дразнит). Целуется - как бес!

Р ы д у н. Да перестаньте вы!!

Зал третьего класса. Идет пар от огромного железного

чайника, вокруг которого греются солдаты, беседуя,

прихлебывая горячий чай. Некоторые лежат, прикорнув

на нарах. Кто-то шьет, другой пишет письмо. Песня.

Поют вполголоса, в сопровождении двух балалаек и

домры. Василий - в центре кружка. Он запевает.

Протяжно и меланхолично звучит песня:

"Ты не плачь, моя красавица,

Расстаемся мы всего на десять лет.

Проводи солдата до околицы,

Помаши ему платочком вслед".

И в разрыв с горечью и иронией песни вспыхивает

издевательски бодрый, по-солдатски лихой припев:

"Проводи солдата до околицы,

Помаши ему платочком вслед".

"Не тумань слезой ты глазки карие,

Перестань по милому тужить.

Хорошо на службе государевой,

Хорошо у нас в полку служить.

Хорошо на службе государевой,

Хорошо у нас в полку служить.

А вернется милый, весь израненный,

Ты не плачь, глядя на костыли.

Зато грудь увешана медалями,

И в ефрейторы его произвели.

Зато грудь увешана медалями,

И в ефрейторы его произвели.

А коль милый вовсе не воротится,

Не горюй - тебе, вдова, почет,

Значит, он за подвиги геройские

Похоронен за казенный счет".

С а ф о н о в. Шш!.. Тихо!..

Солдаты замерли. В дверях офицерского зала появился

Золотарев. Молча оглядел неподвижных людей хмурым

взглядом, вполголоса отдал подскочившему рябому

ефрейтору короткое приказание, повернулся и ушел.

Солдаты вышли из оцепенения.

В а с и л и й (тихо). Гриб поганый! Что он?

Р я б о й. Музыку отставить.

В а с и л и й. Вот оно что!

Р я б о й (помолчав). А песню ты эту брось...

В а с и л и й. Разве нехороша?

Р я б о й. Не то что нехороша, а брось. Позабудь. Есть в ней это... словом, недозволенный дух. Понятно тебе?

В а с и л и й. Не пойму. Это какой же такой дух?

Р я б о й. Ты насмешки не строй. Я тебя жалею, потому что ты отроду дурной. Нарвешься - за тебя всем отвечать. Я по доброте характера молчу. А спросят - я скажу. Хоть серчай, хоть нет. Мне не расчет за тебя пропадать.

В а с и л и й. По доброте! Все мы добрые, пока шкура в целости. А я вот злой.

С а ф о н о в. На кого же?

Р я б о й. Сам на себя.

В а с и л и й. И верно, больше на себя. Что я за человек? Была душа человечья, да и ту где-то обронил. Трусом стал, хуже бабы!

С а ф о н о в. Хо! Сказал! И давно ли?

В а с и л и й. Сам не пойму. Сколь я себя помню, у нас в слободе отчаяннее меня человека не было. Кто в Заречье Ваську Барыкина не знал? Что малолетком был - мальчишками коноводил, что в мастерской... Образования у меня нет, но мысль у меня была просторная. Страху я даже вовсе не понимал. Семейства у меня нет и не было. Капиталу тоже. Трястись, стало быть, не над чем. Здоровьем я и посейчас крепок. Голова да руки - вот и все хозяйство. Жил на ломаный грош, да никому не кланялся - гордость имел. И несправедливости никакой не терпел, хоть и били меня за это. Я так понимал лучше сдохнуть, чем жить холуем. Цена мне семь с полтиной в месяц, а душа у меня не продажная...

Р я б о й. Молодой! А били - мало.

С а ф о н о в. Хлебом не корми - дай ему поговорить. И говоришь-то глупо. Первее русского солдата на свете нет, его не купишь! Русский солдат Альпы-горы прошел, семь столиц ему покорились...