Четыре с лишним года. Военный дневник

13.02.42

Война, в полном смысле этого слова, перед моими глазами…

Я в первые же дни явился свидетелем гибели двух пехотных полков с их командирами. Я сразу увидел войну.

Война – это страшная штука, и запомни, она особенно страшна для пехоты. У нас в артполку убиты единицы. Я живу на НП полка, и видел штурм, а теперь созерцаю поле, покрытое серыми шинелями. Долго они еще будут лежать!

Да, наша Третья ударная армия формировалась где-то под Горьким. Нет ли здесь Орловой? Мне кажется, и автобат Легостина где-то рядом. Я жду момента, когда мы встретимся, и чем позднее, тем интереснее.

Недавно во сне я побывал дома, очень приятно было увидеть вас.

А мне, между прочим, никто не пишет. Только на заводе меня не забыли. Таська, тварь, и та не пишет.

Тася, напиши обо всем, а мне писать о войне сейчас просто не хочется. Всё кругом дрожит и трясется. Отсюда попасть в ад – это всё равно, что от вас попасть в рай. В аду, наверное, тише, чем здесь.

«Война – это высшая школа жизни, здесь выявляется человек полностью».

Скоро будет весна! Скорей бы!

25.02.42

Представьте себе картину: белая чистая рубашка, и на ней несколько десятков вшей. Это так противно, что можно содрогнуться. Этого – не было! Было чистое, голубое небо, оно контрастно выделялось над лесом, блестящим от покрова инея. И вот на небе вертится 30–40 бомбардировщиков – эта картина тоже неприятна, но первого нет, а второе – почти каждый день. Со стороны интересно глядеть, как они колесом, штук по 10 идут друг за другом в пике. А пикируют некоторые точно под 90 градусов.

Вчера еду верхом, вдали от леса, вижу – идут три самолёта низко-низко, остановился, жду: первый дает очередь из пулемёта, за ним оба других делают то же. Попасть в меня почти невозможно, но так они действуют на психику.

Вообще, я не воюю, запомните это, и посему не рассказывайте, что я на передовой, рискую жизнью и т. д. и т. п. Меня на данном отрезке времени может убить только шальная пуля, или какой-нибудь чудак бомбу на меня сбросит.

Запомните, рискует жизнью пехота, те наши знакомые, что летом ушли добровольцами в пехотные части.

Да, небольшая справка: у Лёли Цыбина на стене есть карта, там моей рукой карандашом отмечен единственный город, вот этот город мы и окружили. Я каждое утро смотрю в бинокль на его пустынные улицы, по которым иногда пробегают немцы, натуральные, живые – раньше только замороженные встречались.

1.03.42

Официальное начало весны. Зима кончилась. Через 10 дней будет ровно полгода, как я от вас уехал, время прошло незаметно.

Весь февраль стояла яркая солнечная погода, но вы этого не заметили; я раньше тоже не замечал, работая на заводе. А как это красиво среди огромных лесов, утром, днем, вечером.

Скоро начнет сходить снег, обнажая весь ужас двухмесячных боёв, ужас, который сейчас покрыт белым покрывалом. А пока вокруг всё чисто и красиво. Только на душе тяжело из-за того, что радиосвязь работает из рук вон плохо. Станциям по 6–7 лет, какой-то хлам, рухлядь. А я обязан сделать так, чтобы они работали и в мороз, и в дождь.

Я здесь довольно-таки часто не умываюсь, подолгу не бреюсь, но вроде не старею. А вообще здесь быстро стареют. Да, артиллеристам ещё хорошо тем, что часто приходится есть конину.

12.03.42

Я пишу очень часто, но не знаю, получаете ли вы мои письма. Тася, я разрешаю читать их всем, и скажи Лёле, что ему писать я отдельно не буду, чтобы не повторяться. Ведь это условности – на чей адрес они пишутся.

Второй день идет снег, пурга. Самолёты почти не летают, и как-то легко; нет того напряжения. Конечно, смешно думать, что в тебя попадёт бомба с самолета, но состояние целый день напряжённое. На днях было так: мы ехали на санях по большой поляне, когда из-за леса вынырнули два белых бомбардировщика. Представьте себе: яхта, сильный ветер, беляки и предельный крен, на реке очень холодно и все прижимаются к борту. Так вот – один бомбардировщик развернулся сзади саней, чуть-чуть не задевая снег крылом, даже стало видно верхние плоскости крыльев. Мы, как на яхте, прижались к санкам, было страшно и притягательно смотреть; длинная очередь из пулемёта, и они скрылись за ёлками.

Успел я прочувствовать и что такое бомбы: недавно две разорвались у самой хаты, одна в двух метрах – так не только рамы, но и ставни вылетели со своих мест. Я в это время стоял у окна, заколоченного палаткой и соломой; меня всем этим хламом и накрыло, а у другого окна сидел старший сержант, так ему стёкла брызнули прямо в лицо и всего искромсали, пришлось везти в медсанбат.

Но вообще все эти бомбардировки больше психологически действуют на людей. Нужна большая выдержка и самообладание, чтобы сдержать себя; люди в это время начинают метаться и заражают паникой других. Культурные люди обладают, все-таки, большей выдержкой.

Вчера на нашем наблюдательном пункте был командир дивизии; он залез на чердак маленького домика и долго глядел в стереотрубу на этот полуразрушенный Холм. Его несколько раз просили сойти в укрытие, так как кругом пикировали самолёты и бросали бомбы. Когда комдив уже спустился с чердака и стоял у стола, один из самолётов дал очередь зажигательными пулями; одна попала ему в ключицу и застряла где-то под лопаткой. В очень тяжёлом состоянии его сегодня отправили на самолёте в Москву.

Пока нас беспокоят только обстрелы с самолётов, ибо артиллерии у немцев в Холме нет.

23.03.42

Некоторые решили, что мне очень тошно, раз уж я упрашиваю, чтобы они писали. Так, во-первых, мне не тошно, а делом своим я и здесь доволен. Это, вероятно, «дурной» характер, как когда-то говорил Легостин. Да, мне почему-то своя работа всегда нравилась, и когда я лазил по столбам, и когда дежурил на подстанциях, и когда ремонтировал моторы, и когда работал инженером.

А если я иногда пишу, что хочется увидеть Горький и некоторых людей, так это не потому, что мне стало тошно. Я написал всем-всем, и больше просьб моих не дождётесь!

Ещё не было ни одной оттепели, и зима порядком надоела, но это не значит, что я её не люблю.

29.03.42

Кончается март! Никогда с таким нетерпением люди не ждали весны, которая должна принести в первую очередь тепло.

Весна будет страшная, вероятно, самая страшная из всех прошедших, но ведь идёт война.

Мы переехали в Ленинградскую область, а проклятый Холм, о котором я писал, что дни его сочтены, так и не взят. По этому маленькому городишку мы выпустили 47 000 снарядов. В кино это красиво смотрится, но в кино видишь, а не чувствуешь.

В пополнении, которое мы получили, было очень много горьковчан, но они не пособили, да их уже и нет…

Тася, я тут как-то письмо довольно резкое написал – так ведь это ночью было, а ночью по-особому пишется. И письма нам часто приносят ночью. Положено сразу разбудить. Распечатаешь и читаешь при мерцающем свете поленьев. Тася, скажи, чтобы шибко не сердились. Я сейчас и не помню, что там написано. Тася, а почему у меня нет адресов Легостина и Миколки Белавина?

Если Легочка был в декабре в Москве, почему мне не сказали? Знаешь, я исписался что ли, – одни претензии. Вероятно потому, что весна ещё не пришла.

О самолётах писать надоело, о том, что мины и снаряды свистят – смешно. Конечно, можно писать о лесе, сейчас лес начал шуметь; зимой же в лесу тихо-тихо, только похрустывают ветки, резко разносятся выстрелы пушек, а два дня назад было тепло (сейчас опять мороз). Я шёл по лесу и чувствовалось что-то новое, оттаявшее: деревья зашумели и к этому добавилось пение птиц.

10.04.42

Видно, уж нам дорога такая —

Жить на земле от войны, к войне.

Плещет речушка, у ног протекая,

Ласточки гнёзда вьют на стене.