На рубеже веков. Дневник ректора

18 января, воскресенье.

Вечером в «Итогах» Киселева выступал Анатолий Гладилин. Его племянник Никита, сын Валерия, преподает немецкий язык у нас в институте. Эрк говорит, что Никита владеет языком без акцента. Валера был приятелем В.С. Сейчас он лечится где-то возле Мюнхена от туберкулеза. У меня такой возможности нет, и никогда не появится. С одной стороны, хочу повторить: умеют эти люди устраиваться. Валера никогда не был человеком выдающихся и даже достаточных способностей, но вот живет. С другой, попадаются же в этой популяции очень славные и соображающие ребята. Толя, с которым я встречался еще в Копенгагене, мужик открытый, без крутни. Но это, видимо, уже талант подталкивает. На этот раз он сказал приблизительно такое: ребята, русские писатели, сидите, и, если вас хоть немножко печатают, не рыпайтесь. Я сделал очень большую ошибку, что уехал, меня даже Сахаров об этом предупреждал. Все бы постепенно наладилось, годика через два-три меня начали бы печатать, потом выбрали бы Секретарем СП… Интересно и жалко, пропал парень. В юности был милый, добродушный, всегда прыщавый…

Весь день читал Ленина, второй том. Сам классик марксизма-ленинизма дарит мне материала значительно больше, чем все монографии, которые я накупил. Он дает массу мыслей по поводу сегодняшнего дня. Как и всегда при столкновении с Лениным, я думаю о том, какой это был любопытный и интересующийся человек. Какие замечательные проблески языка. Читаю еще потому, что любопытно, потому что местами наслаждаюсь языком. Беда нашего времени в том, что ни один из наших вождей не знал как следует экономики и марксизма. Взять на себя ответственность — это значит отвечать. Три раза Ленин менял внутреннюю политику государства: военный коммунизм, продразверстка, нэп. Не получалось, пробовал следующее. Жизнь должна была подсказать…

Меня буквально потрясло мимолетное сообщение диктора, комментирующего покупку одной из российских нефтяных компаний, группой банков: «Судя по этой покупке и ее цене, время первоначального накопления капитала у нас закончилось». Люди, оказывается, у меня на глазах создавали миллиардные капиталы, а я копал грядки на даче и писал книжки. Я думал, что анимаюсь настоящим мужским делом.

21 января, среда.

Из событий последних дней — звонок Игоря Любинского. Он разыскал Витю Шелягина, с которым я не виделся с 1965 года, когда переехал из квартиры в Гранатном переулке — на Бескудниковский. Завтра поеду на «стрелку». Будет еще Игорь Егоров по кличке Граф. Это будет подведение наших мальчишеских итогов. Все подавали бешеные надежды, все претендовали на место в жизни.

К трем часам поехал на «литературный обед» и вручение «Антибукеровской» премии. Все это состоялось в ресторане «Серебряный век» (название сугубо литературное) и находящемся напротив (само вручение) трактире «Аркадия». Места исключительно хорошо знакомые. В этой самой «Аркадии» был расположен буфет первого разряда Центральных бань, а в «Серебряном веке» — высший разряд Центральных бань. Нет смысла описывать мои чувства, я всегда бываю против, когда в городе исчезает какое-либо социально доступное учреждение и возникает что-то элитное, не для всех. Ресторан, конечно, шикарный, с хорошей мебелью, отличной кухней, но когда я поднимаю глаза к изумительному мавританскому потолку, оставшемуся еще от старых времен, невольно вижу под сенью этих расписных балок голых мужиков и банщиков, угодливо несущих пиво.

Дмитрий Галковский, как известно, от премии отказался, в своем письме в «Независимую газету» он писал что-то о невозможности для него есть севрюжину с хреном в тот момент, когда вся страна голодает. Севрюжины, кажется, на очень изобильном столе не было. Но икра красная и черная, расстегайчики, что-то из ветчины, крученное в желе, балыки, осетрина и пр. — имели место; так же как и хрен. Но вообще у меня ощущение, что «Бесконечный тупик» всеми не прочитан — какое яростное сочинение. Обидно, только что парень лишился 12 тысяч долларов. Сам по себе отказ от премии уже не вызвал, как раньше, какой-либо скандал. Кстати, присутствовавшая на вручении министр культуры Дементьева предложила отдать эти деньги на нужды какой-либо районной библиотеки на родине отказанта. Поступок весьма дамский и, как мне кажется, рассчитанный на телевидение. Наша литературная публика и творческая интеллигенция уже очень хорошо знают: как стать, каким образом, какой совершить общественный поступок, чтобы оказаться под светом лакомых телевизионных объективов. В этом смысле интересно было, как члены жюри заранее садились во время вручения АБ на свои места — в президиум. Мест не хватало, и наблюдалась суматошная борьба тщеславий. Я загодя не стал садиться за стол, а болтал с Володей Бондаренко и Светланой Беляевой. Она сменила имидж и теперь ходит в блондинках с крошечными «средневековыми» очками. Была сутолока, лиц знакомых тьма. По своему обыкновению никого не помнить, я все время спрашивал. Так, я не узнал очень постаревшего Битова и спутал очень суетливого толстого человека, не распознав в нем бывшего посла в Израиле Бовина.

Теперь о литературном обеде. Идея хорошая, потому что, на минуточку перестав есть, писатели должны были слушать речи своих собратьев. Я помню, как, затаив дыхание, слушали ирландцы нобелевского лауреата Хини. Слушать в качестве «запевал» Иванову и Латынину никто не стал. Мысль о единении литератур не осуществилась.

Интересная вещь: за самым крайним к стенке столом посадили меня, Ю.И. Беляева, Володю Андреева, Володю Бондаренко, атташе американца и пр. Ну мы-то, русопяты, понятно, но американца! Я злобно пошутил, что Америка должна принести по этому поводу протест.

Из самого интересного: это знакомство с Александром Гольдштейном. Мой первый взгляд на его книгу был несправедлив. Начал читать и не смог оторваться: умно, плотно, хотя и несколько цветисто. Это умные, просторные тексты, которые я люблю. Прекрасное соблазнительное чтение. Я полагал, что Гольдштейн это шестидесятилетний, моего возраста, еврей. Худенький, моложавый сорокалетний человек. Сказал ему, что хотел бы видеть его читающим лекции нашим студентам, но не знаю, как это сделать. Приглашение в институт зарубежного профессора — дорогостоящее дело.

22 января, четверг.

Вечером поехал встречаться с ребятами из моей прежней компании. Большинство я не видел лет 30–35. Долго искал дом, но наконец отыскал на Плющихе. Первый этаж, старинная четырехкомнатная квартира, большая кухня с посудомоечной машиной и старинным буфетом, моложавая, радушная жена Галя, прелестные и воспитанные дочки, старшей лет 18 — это все Игорь Егоров, по нашей дворовой кличке Граф. Больше всего, конечно, меня интересовал Виталий Шелягин. Здесь было больше претензий, больше решительности и нахрапа вундеркинда, наиболее увлекательно разворачивалась его судьба. И, похоже, как много, по сравнению со сверстниками, ему было дано: Виталий с восьмого класса побеждал на разных городских математических олимпиадах, без каких-либо внешних трудностей поступил в самый престижный вуз столицы той поры, в Физико-технический институт, играл на гитаре, выхватывал и забалтывал прекрасных девушек, после окончания института махнул на несколько лет на Курилы начальником каких-то то ли метереологических, то ли сейсмических станций. «Ищи меня сегодня за тысячу земель, за океаном, за большой водою». За столом Витя признался, что в юности поставил своей целью объехать весь мир. Побывал везде, кроме Австралии. В русле своего образования поменял десятки профессий. Мягко, не хвастаясь, говорил, что денег было достаточно по сравнению с тем, что платили в Москве. Было куплено несколько машин. Я молчал, не пил, улыбался. Я понимал, что должен вести себя скромно, уже самое мое появление на этой пьянке ставит ребят в своеобразное положение. И особенно Виталия. Слишком часто мелькаю на телевидении, слишком много титулов, слишком много книг. Наше соперничество началось с детства, мы ведь познакомились с четвертого класса. А когда у Виталия появилась компания, я к ней только примкнул. Своей компании у меня не было никогда. Я был словно младший, они все были горнолыжники, туристы, отличники, путешественники. Мои стишки и заметки в газете не ценились, всем казалось, что заметочки эти они могли бы сочинять лучше. Все это грех времени. Эпоха на первое место ставила физиков. Витя очень интересно, уже подшофэ, рассказал о том, как я не поступил в институт. Поперло скрытое, мясное, сокровенное. «Поступить в институт нам после десятого класса казалось элементарным. Сережа не поступил — значит, он парень второго сорта… Потом его забирали в армию, и он, пьяный, клялся: «Ребята, я вернусь через год, я вернусь…» И он действительно через год вернулся. Постучался в дверь и зашел…