Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Через два дня нашу роту сменил какой-то стрелковый батальон, командир которого, майор, уж очень дотошно выспрашивал нашего ротного о контингенте воинов роты и совсем немного - о противнике. Видимо, этот батальон дальше наступать не собирался. Это за него, выходит, сделали мы.

Итак, за эти трое суток боевых действий задача, поставленная нашей роте, была выполнена и быстро, и, как оказалось, с небольшими для такого результата потерями. Мало того, что эту часть плацдарма мы восстановили, он был еще не только расширен до прежних размеров, но и углублен на 2-3 километра.

Естественно, что вывод роты из боя и отвод ее в тыл был расценен штрафниками как признание Командующим, генералом Батовым смелости, решительности, геройства и мужества этих бывших офицеров, достойных того, чтобы без ранений быть прощенными, освобожденными, а может быть, и представленными к наградам, как это сделал в свое время другой командарм, генерал Горбатов, о чем в батальоне знали все, и это его решение считалось мерилом доброго, справедливого отношения к людям, где-то оступившимся, в чем-то провинившимся.

Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые не то каким-то штабом, не то тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи.

Меня удивило, что в некоторых местах броня была нарушена, но оказалось, что разрушено было и откололось только бетонное усиление брони, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а "эрзац-броня". Может, тогда я и не прав был. Но это было только первое мое впечатление о хваленых "тиграх".

Наш капитан снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. "А теперь споем?" - завершил он свое краткое выступление. И тут оказалось, что молодой политрук лейтенант Мирный обладает сильным и звонким голосом.

С первого шага (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню: "Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна нас..."

С каким воодушевлением пели штрафники охрипшими голосами эту и другие песни всю дорогу до самого штаба батальона!

Остановив строй у домика, где разместился комбат, и подав команду "смирно", капитан пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина.

И вот он вышел. Невозмутимый, спокойный. А за ним понуро шел ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого.

Не подав команды "вольно" (а может, и не заметив, что стояла рота "смирно"), подполковник закатил довольно длинную речь, пересыпанную избитыми лозунгами и казенными фразами. Смысл его словоизвержения заключался в том, что он, комбат, от имени Родины благодарит всех за выполнение боевой задачи. От командования 65-й Армии и именем Родины он призывает всех послужить верой и правдой, не пожалеть и в дальнейшем сил своих на благо своего отечества, выполнить новый приказ отчизны ради грядущей победы... и т. д.

Ропот какой-то прокатился по шеренгам, бойцы зашевелились, хотя команды "вольно" так и не последовало.

Почувствовав недовольство в строю, Батурин стремительно завершил свою речь постановкой задачи от имени Командарма на расширение еще и части правого фланга плацдарма, которое, дескать, нам достанется так же легко (здесь мне показалось, что в его словах проскользнуло недовольство чем-то). Знал бы он, как "легко" (а может, и знал уже?) выполним мы эту новую задачу.

Понурые, вдруг вконец утратившие еще тлевшую надежду на высокую оценку их подвига, штрафники без аппетита и без обычных в это время шуток поедали ужин, и даже боевые сто граммов не подняли упавшего настроения.

Сразу же после ужина, без так необходимого, хотя бы на несколько часов, отдыха, нам предстояло преодолеть ускоренным маршем километров 15, чтобы еще до рассвета занять окопы в назначенном участке обороны на правом фланге плацдарма.

Где шагом, где бегом, еще задолго до рассвета взмыленные, как загнанные лошади, ввалились мы в окопы, которые занимали подразделения, кажется 108-й или 37-й стрелковых дивизий, не помню. Уже после войны, в воспоминаниях генерала Батова "В боях и походах" прочел, как комдив 108-й дивизии говорил, что "бой на Наревском плацдарме для частей нашей дивизии за всю войну был одним из самых жестоких". А значит, и для нас тоже.

В дальнейшем, изучая материалы, касающиеся боев на этом плацдарме, я узнал, что в полосе, где нам приходилось сражаться, действовали 444-й, 407-й и 539-й стрелковые полки, чьи подразделения "отдавали нам право" идти за них первыми в атаку. А вот кто из них сменял нас потом на отвоеванных у немцев позициях, не помню, да и не знал, наверное, потому что рота наша фактически и здесь действовала самостоятельно.

Поскольку в окопах мы появились еще задолго до рассвета, то и те, кого мы сменяли, сразу же покинули траншеи, чтобы смену эту не заметил противник. Единственное, что мы успели узнать у сдавших нам оборону, это то, что немецкие окопы от нас не далее 150 метров, и что днем и ночью фрицы совершают массированные артналеты, а днем за нашими охотятся и снайперы, и пулеметчики, которых, по-видимому, там немало.

Задачу нам еще не определили, хотя мы уже знали, что снова нас поставили не просто для усиления обороны.

В течение дня мы дополучили боеприпасы, в том числе много ручных наступательных гранат РГ-42 и РГД-43 (кажется, так они назывались), которые в отличие от оборонительных Ф-1 имели небольшой радиус убойной силы осколков и предназначались

в основном для применения на ходу, значит, как правило, в штурмовых атаках. На каждое отделение получили по одной противотанковой гранате РПГ-40. Значит и здесь возможна встреча с танками.

Хочу обратить внимание читателя на то, что наш батальон постоянно пополнялся новым оружием в достаточном количестве.

У нас уже были еще не широко применяемые в войсках новые автоматы ППШ вместо ППД. Получили мы и новые противотанковые ружья ПТР-С (т. е. Симоновские) с пятизарядным магазином. И вообще недостатка в оружии мы никогда не испытывали. Об этом я говорю потому, что нередко в послевоенных публикациях утверждалось, будто штрафников гнали в бой без оружия или давали одну винтовку на 5-6 человек и каждый, кто хотел вооружиться, желал скорейшей гибели того, кому оружие досталось.