Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им сам

Тем временем меня пригласили к баронессе, которая настаивала, чтобы я был у неё завтра к обеду. Мой отказ весьма огорчил её. Выходя, я уже не увидел в передней мою девицу. Мысли мои переменялись столь быстро, что на следующее утро в пять часов, когда надо было садиться в карету, я даже не вспомнил о ней. Мы не сделали и ста шагов, как кучер неожиданно остановился, ему бросили пакет, который он положил на империал, слуга отодвинул портьеру, и рядом со мной оказалась женщина. Это была моя вчерашняя незнакомка. В дороге она призналась, что разыграла сие маленькое представление, так как не хотела пересудов у меня в гостинице, где не преминули бы заметить, что я увёз девушку, соблазнив её.

— Может быть, вам даже помешали бы поехать вместе со мной?

— О, совсем нет, я боялась не этого. Хуже всего разговоры прислуги. Вообще-то я никогда не решилась бы последовать за вами, если бы не те два дуката, которые я имела несчастье принять от вас. Мне не хотелось, чтобы вы сочли меня обманщицей.

И вот я наедине с молодой девицей, которая, бедный ангел, упала ко мне, старому чёрту, прямо с неба и доверилась моему покровительству. По всей очевидности, благой гений направлял её, ибо я не мог сделать ей ничего, кроме добра. По поводу её отношения ко мне, я, хотя и имел уже позади более сорока лет, относил всё за счёт чувств, совершенно забывая, что тот аккредитив, который все мы носим на лице, давно у меня уже просрочен.

Мне не понадобилось много времени, дабы увериться, что прелестная незнакомка, приняв моё предложение, решилась подчиниться всем моим требованиям. Но это было не то, к чему я стремился. Я всегда желал одного — быть любимым, но после Заиры уже стал забывать, что это такое. Комедиантка Вальвиль явилась всего лишь капризом. В Варшаве — ни одной любовной истории. Спутницу мою звали Матон. Она очень хорошо говорила по-французски. На вопрос, так же ли хорошо она пишет, мне было показано письмо, написанное её рукой и свидетельствовавшее о блестящем образовании. Она рассказала, что уехала из Бреслау, никого не упредив, даже свою тётку, которая, впрочем, вряд ли захочет снова увидеть её.

— А ваши вещи?

— Они не стоят даже того, чтобы укладывать их.

— Ну, а этот свёрток?

— Здесь рубашка, пара чулок, два платка и шесть платьев.

— Но что скажет ваш возлюбленный?

— Ничего, потому что я свободна.

— И всегда были свободны?

— Не скрою, у меня было два возлюбленных. Первый, настоящее чудовище, совратил и бросил меня. Другой — честный юноша, лейтенант, но без гроша. Уже год, как он служит в щтеттинском гарнизоне.

Вряд ли можно было придумать что-нибудь проще сей истории, рассказанной с истинным простодушием, словно моя новая знакомая говорила мне: “Я связала себя с вами в единственной надежде улучшить своё положение”. Но самолюбие ослепляло меня, и я имел глупость видеть признаки чувства там, где был лишь расчёт. В двадцать лет, никогда не выезжавшая из Бреслау, мадемуазель Матон испытывала естественное желание повидать мир, путешествуя на мой счёт. Но для меня красивая женщина и любовь — это всё. Я решил ничего не требовать, пока не увижу, что её желания сходятся с моими.

Под вечер мы приехали на почтовую станцию и решили провести там ночь. Я заказал ужин. Матон, умиравшая от голода, ела с аппетитом и неумеренно для не привыкшей к вину девице пила. Видя, что она уже валится под стол, я отправил её в постель. Она лепетала благодарности и извинения и безуспешно боролась со сном. Я узнал, что предыдущую ночь она не сомкнула глаз, а два последних дня сидела на хлебе и воде. С превеликим трудом она забралась на кровать и разделась только благодаря моей помощи. Я устроился рядом и проснулся лишь в пять часов утра. Матон всё ещё спала. Я быстро разбудил её, она сразу встала и робко спросила, не хочу ли я поцеловать её, после чего получила вместо одного поцелуя два. Затем мы продолжили наше путешествие в Дрезден.

По прибытии в сей город я прежде всего поспешил к моей матушке. Её не было в столице, но я застал своего брата Джованни и его жену римлянку Терезу Роландо. После обеда я отправился в Итальянскую Оперу, где в гостиной шла игра, но соблюдал осторожность, не желая рисковать своими средствами, поскольку у меня было, самое большее, восемьсот дукатов, которые следовало сохранить на возможно долгое время.

Красота Матон и обстоятельства путешествия ускорили развязку.

На следующее утро мы уже были лучшими в мире друзьями. Я провёл весь день в заботах о ней: надобно было купить рубашки, шляпы, юбки, туфли и ещё тысячу прочих предметов. Когда ко мне приходили с визитами, я отсылал её в другую комнату, а уходя сам, не велел никого принимать. Иногда я вывозил её на прогулку за город, и только в это время она имела возможность разговаривать с теми, кто подходил к нам.

Сии довольно тщательные с моей стороны предосторожности заинтриговали целую толпу молодых офицеров и в особенности одного, графа Беллегарда, который льстил себя надеждой взять крепость с первого приступа. Этот молодой и богатый красавец явился ко мне как раз в ту минуту, когда мы садились за стол, и я принял его без всякого удовольствия. Он попросил позволения присоединиться к нам, на что я никак не мог ответить отказом. Беллегард, хотя и держался в границах пристойной беседы, но время от времени позволял себе солдатские шутки. Матон в этих случаях отвечала сдержанной улыбкой, сохраняя достоинство. После обеда я имел обыкновение отдыхать и потому без церемоний просил графа оставить нас.

— А мадемуазель разделяет вашу сиесту? — спросил он, улыбаясь.

После моего утвердительного ответа граф взял перчатки и шпагу и пригласил нас к обеду на следующий день. Я ответил, что ещё не вывожу в свет свою возлюбленную, но если он согласен довольствоваться незатейливыми кушаньями, всегда буду рад принять его, а он сможет побыть в обществе Матон. Граф не нашёлся, что ответить, сделал серьёзный вид и холодно удалился. О нём не было слышно целых восемь дней.

Матушка моя возвратилась из деревни, и я отправился повидать её. Она занимала третий этаж соседнего дома, и из её окон можно было видеть всё, что делается в моей комнате. Вообразите моё удивление, когда я заметил, как Матон, стоя у окна, переговаривается с Беллегардом, оказавшимся в комнате, расположенной рядом с моим апартаментом. Сие открытие развеселило меня, поскольку сам я оставался незамеченным. Однако, не желая быть обманутым, решился я действовать без промедления. Когда за обедом у нас разговор зашёл о графе, я небрежно заметил:

— Мне кажется, господин Беллегард влюблён в тебя.

— Ба! Вы прекрасно знаете, что молодые офицеры волочатся за всеми девицами подряд, таков уж у них обычай. Вот и граф увлечён мною не более, чем любой другой.

— Неужели! Но разве он не был здесь сегодня утром?

— Он! Каким образом? Неужели вы думаете, что я приняла бы его?

— Значит, ты не видела, как он после парада прогуливался под окнами?

— Честное слово, нет.

Для меня этого было вполне достаточно. Матон беззастенчиво лгала, и не оставалось никаких сомнений, что я окажусь в дураках, если не опережу её. Я не настаивал и, пребывая в прекрасном расположении духа, даже немного приласкал обманщицу. Потом я отправился в театр, и в картах фортуна всё время мне благоприятствовала. К концу второго акта я удалился. Встретив у своих дверей слугу, я спросил его:

— Есть ли на первом этаже другие комнаты кроме моих?

— Да, сударь, ещё две.

— Скажите вашей хозяйке, что они мне тоже нужны.

— Невозможно, сударь, со вчерашнего дня они заняты.

— Кем же?

— Одним швейцарским офицером.

Г-н Беллегард был швейцарцем. Я начал с того, что внимательно осмотрел свои комнаты. Не было ничего более лёгкого, чем перебраться из соседнего окна на мой балкон. Кроме того, комнаты Матон и офицера соединялись запертой лишь на задвижку дверью. Возвратившись, я увидел девицу сидящей у окна. После нескольких малозначительных замечаний я сказал: