Вне закона (ЛП)

Провинция, далекая, едва ли знакомая, клин, агрессивно вбитый между Польшей и Чехией — и потому любимый нами — храня на своем острие всю энергию, оказался теперь, так как он был под угрозой, в центре внимания нации. Это осознавали все, кто понимал метафизический закон, с помощью одного которого можно понять нацию. Этот закон требовал действия. Таким образом, Верхняя Силезия была пробным камнем для нас, для нас, для страны и народа. В конечном счете, речь шла не о промышленности и не о добыче угля, не об экономике и картофелеводстве, не о сохранении немецкой культуры и не о благополучии жителей провинции. Речь шла о том, чтобы исполнить закон нации. Для тех, которые знали об этом, не было никаких «почему».

Я стоял в карауле, прислонившись к блиндажу. Около усадьбы тянулись темные линии траншеи. Другие посты лежали, поглощенные темнотой, на деревенской улице и вдоль полевых и лесных дорог. Очень слабо звучал огонь из винтовок от Цембовитца и Розенберга. Около узкой поляны, в которой лежала деревня Лешна, изгибался наполненный тайнами лес Айхенфорст.

Меня охватывало удивление неизвестной силой, которая забросила меня в это место. И, все же, то, что окружало меня, несмотря на синие, магические покрывала тихо брезжащего рассвета, было наполнено настоятельной действительностью. Очень нереальным, однако, казалось мне громкое движение прошедших дней, эхо того мира, который когда-то удерживал меня в своей орбите.

Я думал о часе, когда газеты напечатали первые сообщения о польском восстании, в шесть вечера четвертого мая. Я читал, стоя на улице, и говорил себе, что пришло время. Я пошел домой, упаковал рюкзак и поторопился к девятичасовому поезду. На пути к вокзалу я встретил пожилого коллегу с моей фирмы; я попросил его передать дирекции, что я больше не смогу приходить в бюро, потому что я еду в Верхнюю Силезию. Коллега бормотал удивленно и благосклонно, да, да, для молодых людей это хорошо, кто еще мог бы что-то изменить и улучшить, если не они, и он пожелал мне большой удачи и сказал, что надо надеяться, я на моем новом месте буду получать большее жалование. Порядочный коллега явно считал, что я еду в Верхнюю Силезию, чтобы и там выписывать квитанции на премии. Я не стал его просвещать, я быстро попрощался с ним и пошел дальше, но тут навстречу мне попался майор Беринг, член правления многих союзов; я рассказал ему о своих планах, и он крепким мужским рукопожатием пожал мне обе руки и сказал, что пока у Германии есть такие молодые герои как я, она не может погибнуть. И, все же, я не должен забыть привезти ему одну из верхнесилезских почтовых марок, посвященных плебисциту, конечно же, с почтовым штемпелем дня голосования.

Поезд шумел в ночи. Я стоял на проходе и ощущал вместе со вкусом угольного дыма, который проникал во все щели, предчувствие будущих событий. В Бебре в переполненный проход скорого поезда поднялся какой-то тип в штормовке и наступил мне на ногу. Так как я наступил в ответ на ногу ему, в итоге возникла беседа, ход которой вскоре резко изменился, когда мы молниеносно узнали друг друга. Это был один из эльберфельдской группы, имя которого мне было известно. Помирившись, мы с ним прошли через проходы. Всюду, во всех купе, сидели или стояли молодые люди. Они сидели рядом с храпящими коммивояжерами и пожирающими бутерброды коммерсантами; за ними недоверчиво наблюдали проводники, на них были потертые защитные гимнастерки и залатанные бриджи, похожие на мои, они с их белокурыми вихрами и высокомерными лицами все были похожи один на другого, хотя причину этого сходства не мог узнать тот, который не знал об общности их судьбы. Мы сразу узнавали друг друга, мы приветствовали друг друга, мы прибывали из всех частей империи, чуя борьбу и опасность, не зная друг о друге, без приказа на марш, и без определенной цели путешествия, кроме просто этой цели: Верхняя Силезия! Еще в проходе, мы образовывали уже ядро роты, командир был сразу определен через несколько минут беседы, он сразу и беспрекословно пользовался уважением в своей власти; один, будущий фельдфебель роты, уже готовил список.

В Лейпциге подсели молодые люди, с перьями на шапках, они говорили с баварским акцентом и везли с собой странный багаж: колеса и запакованные в холст тяжелые валики и странные, упакованные в картонные коробки, железные части. Я прошел мимо них, постучал о такой валик и прошептал: — Пушки?

И тот, который стоял ближе всех, ухмыльнулся: — «Оберланд»!

В Дрездене появилась группа будущих лесничих, зеленая форма, охотничьи ножи, охотничьи шляпы с выступающими углами, студенты лесной академии. Вся академия, с учителями в качестве офицеров, отправилась в Верхнюю Силезию. Они аккуратно размещали тяжелые корзинки для белья в сетках для багажа и уверяли кондуктора, что это измерительные инструменты для верхнесилезских лесов.

В Бреслау начальник станции объявил, что демаркационная линия перекрыта, и части самообороны являются нелегальными и не могут ехать дальше. Пассажиры отступили в сторону с неприятным и робким чувством, когда мы конфисковали один поезд, заняли его и заявили, что мы разнесем вокзал вдребезги, если поезд тут же не поедет дальше. Поезд двинулся дальше.

В Намслау мы вышли, и здесь был сформирован батальон самообороны из прибывающих с каждым поездом добровольцев. Из всех земель и всех союзов здесь были отобраны ищущие, можно было слышать всевозможные диалекты и видеть множество эмблем. Здесь были младогерманцы, члены «Стального шлема», люди Россбаха, балтийцы, ландегеря, путчисты Каппа, люди с Рейна и Рура, баварцы и голштинцы из Дитмаршена. Целые студенческие союзы приезжали в полном составе, прибывали специально выделенные группы рабочих, поселенцев и солдат. Рабочие и молодые коммерсанты. Балтийцы, и шведы, и финны, трансильванские немцы и тирольцы, жители Восточной Пруссии и Саара прибывали, все молодые, все готовые. И каждого третьего из них я уже встречал где-нибудь и когда-нибудь в каком-то из боев немецкой послевоенной войны. И если кого-то я еще не встречал, так у того был друг, который знал меня, которого я знал, или он когда-то сражался на том же поле, что и я; после трехминутной беседы мы знали все друг о друге.

Через несколько дней рота была готова к выступлению. На вокзале Намслау пломбированные вагоны прикатились на боковой станционный путь. На рассвете мы приступили к их разгрузке. На документах грузов стояло: «детали для машин». Теперь у каждого была винтовка, но патронов всегда было мало. Я встретил Шлагетера. Он, приехав из городов на юге, чтобы контрабандно провозить оружие и обрабатывать органы власти, сжалился над нашей, описанной мною нуждой. Ночью мы влезли в оружейный склад рассерженного Рейхсвера и украли один пулемет и много ящиков патронов.

Шлагетер сообщил мне, что он видел Хайнца, который уже внизу в городском треугольнике промышленного района работал в контакте со специальной полицией Хауэнштайна. Потом я узнал, что Мюльниц находится в соседнем подразделении, а Отто у «Оберланда» на юге. Спустя несколько дней я встретил Йор-га; он получил задание доставить орудие из Вальдек-Пирмонта в Верхнюю Силезию. Тогда он отправился туда с тремя коллегами-полицейскими без всякого отпуска, реквизировал на плохо охраняемой пивоварне грузовик, нагрузил его боеприпасами, привязал сзади крепким канатом пушку и поехал, через Саксонию и Силезию. Так как они были в полицейской форме, то их никто ни о чем не спрашивал, и они с мягкой решительностью добрались до Верхней Силезии. Но я опасался отказа моего такого бодрствующего инстинкта, который всегда приводил меня в места решения и в этот раз привел меня на север провинции, тогда как борьба вспыхнула на юге.

До нас доходили разные слухи из Оппельна, из замке Лёвен, где сидел генерал Хёфер, руководитель войск самообороны, из Козеля, Ратибора и Бойтена. Мы знали, что проходили переговоры, переговоры! И мы знали, что на этих переговорах не продадут ничего другого, как нас и эту землю, и мы знали, что все зависело от того часа, в котором сражаются.