Дидро

Она была всего на три года моложе Дидро, так что и ей было сорок или под сорок, когда зародилась их любовь. Звали ее Луиза Генриетта; «Софи» было всего-навсего семейным прозвищем, но так называл ее и Дидро, и под этим именем она вошла в историю. Семья ее была семьей средней руки служащего дворянина. Ко времени знакомства Дидро с Софи отец ее умер, и благосостояние вдовы Анны Елизаветы Франсуазы Волан и трех ее дочерей, замужних — старшей и младшей — и оставшейся в девицах средней — Софи, сильно пошатнулось.

Скорее всего Дидро познакомился с Софи в доме ее старшей сестры и зятя — Салиньяков. Во всяком случае, в первые годы они часто встречались там, и Дидро не раз с восторгом упоминает в своих письмах о «маленьком зеленом столе». Очень дружен был Дидро с младшей сестрой Софи, мадам Лежандр, прозванной им Уранией, а значительно позже и с матерью, которую он назвал Морфизой. Очевидно, прозвища в этой семье были в ходу.

Софи не была вхожа в общество барона Гольбаха, не посещала и других парижских салонов. Но, конечно, она была под стать подругам других энциклопедистов. Не только Дидро поражался, что в его Софи соединялись прелесть женщины и ум мужчины, но и более беспристрастный Гримм в дошедшем до нас письме 1763 года спрашивал: «Откуда пришли к вам, Софи, эта страсть к философии, неизвестная у лиц вашего пола и возраста? Если верно, как говорит Троншен (тот же известный врач. — А. А.), что природа, создавшая вас, сочла за благо поместить душу орла в эфемерное обиталище, позаботьтесь по крайней мере… сохранить это произведение».

Но как часто любовь Дидро оборачивалась страданием, облачившимся в одежду наслаждения! Мать Софи вначале препятствовала их любви, и это неизменно заставляло Дидро страдать.

Тяжело было ему и дома. Дурной характер его жены стал совершенно невыносим, когда она убедилась в любви мужа к Софи.

Как это произошло, рассказал сам Дидро в письме к Гримму от 1 мая 1759 года. Однажды вечером глаза у него были воспалены, готова отяжелела, его кидало то в озноб, то в жар — словом, он расхворался. Утром Софи и ее сестра, снедаемые беспокойством, якобы от имени мосье Лежандра послали узнать, как он себя чувствует.

Подозрения, видимо, были у мадам Дидро и раньше. Записка попала в руки к ней. Она опознала почерк, опознала лакея. И, как выражается Дидро, «разгорелся семейный пожар, от которого еще по сию пору искры летят. У этой женщины поистине свирепая душа. Чем она только не пользуется, чтобы мучить меня. Если она сделает мой дом невыносимым для меня, где же мне приклонить голову?»

Нисколько не помогло Дидро и то, что он обратился за помощью к духовнику своей жены. Недаром он иронически советует Гримму: «Женитесь, а потом, когда вы будете недовольны своей дорогой половиной, обращайтесь к ее духовнику».

Но надо понять и Анну Туанету. Могло ли это известие не напугать и не озлобить ее гораздо больше, чем связь Дени с мадам Пюизье или его скоропроходящие интрижки?!

А оставить жену Дидро не мог.

Х Он не отступил ни на шаг

Итак, после выхода седьмого тома Руссо был для Дидро и «Энциклопедии» потерян. Отныне Жан Жак называет энциклопедистов не иначе, как «гольбахиен», намекая на немецкое происхождение Гольбаха и Гримма, и отзывается о своих бывших друзьях как о распространителях самых вредных идей.

Если бы разрывом с Руссо исчерпались все беды! Любопытнейший парадокс: из «Энциклопедии» бежит и сам автор статьи «Женева», соредактор Дидро — Даламбер. Он объясняет свое бегство в письме к Вольтеру: «Я измучен оскорблениями и придирками всякого рода, которые навлекло на нас это предприятие. Злобные и гнусные сатиры, которые печатаются против нас, не только дозволяются, но поощряются, одобряются и даже заказываются теми, у кого в руках власть… Проповеди, или, вернее сказать, удары в набат, раздающиеся против нас в Версале в присутствии короля, без протеста с чьей-либо стороны, новые невыносимые притеснения, налагаемые на «Энциклопедию» с назначением таких новых цензоров, которые еще более нелепы и несговорчивы… Все эти причины вместе с некоторыми другими вынуждают меня навсегда отказаться от этого предприятия».

Даламбер ничего не искажает и ничего не преувеличивает. В самом деле, после выхода седьмого тома издан декрет с прямым запрещением дальше издавать «Энциклопедию». А если бы и удалось добиться отмены декрета, разве бесчисленные нападки и уколы не делали продолжение предприятия невозможным?!

Вольтер сначала уговаривал Даламбера не отступать. Мы знаем, как фернейский старец ценил «Энциклопедию». Но потом и он согласился с доводами своего младшего друга Даламбера, что литераторы покрыли бы себя позором, если бы преклонили головы перед унизительным игом министров, духовенства, полиции.

И теперь Вольтер пишет Дидро: «Прежде всего нужно смотреть в глаза противнику; было-бы отвратительным слабодушием продолжать дело после ухода Даламбера, было бы просто нелепостью, если бы такой гениальный человек, как вы, сделал из себя жертву книгопродавцев и фанатиков. Разве этот «Словарь», в сто раз более полезный, чем «Словарь» Бейля, может стеснить себя всеми предрассудками, которые он должен уничтожить?! Разве можно вступать в сделку с негодяями, которые никогда не исполняют того, что условлено?»

Затем идут две фразы, не имеющие прямого отношения к тому, что написано выше, и даже ему противоречащие: «Разве в такой век, как наш, могут возвышать свой голос враги разума, преследователи философов?! Человечество находится накануне великого переворота, и этим оно обязано прежде всего вам».

На Дидро письмо его учителя произвело очень большое впечатление. Он упоминает о нем в письмах к своей подруге трижды — 11 и 20 января 1758 года и чуть ли не через два года — 11 октября 1759 года.

Вольтер вносит предложение, которое, казалось, могло бы примирить Даламбера, настаивающего на прекращении издания, и Дидро, желающего вопреки всему его продолжать, усматривая слабодушие и покорность противникам «Энциклопедии» в том, чтобы ее прикончить. Вольтер уговаривает Дидро, если он не хочет прикрыть свое предприятие совсем, перевести его в другое государство — в Пруссию или Россию. Дидро не соглашается и на это.

Не соглашается, несмотря на то, что ему очень трудно. Ведь ему уже за сорок, и он очень устал от дрязг и преследований, от битв жизни. Если говорить откровенно, больше всего он ищет спокойствия, и нет дня, когда этот неутомимый борец не мечтал бы окончить свою жизнь в безвестности и тихо умереть у себя на родине, быть похороненным на том же кладбище, где его мать.

Но он побеждает эти настроения, понимая, что в них больше сплина, чем здравого смысла. Среди обширной почты Вольтера в Ферней приходит письмо Дидро от 19 февраля 1758 года. Старик читает: «Оставить «Энциклопедию» — это значило бы покинуть поле битвы и поступить так, как желают преследующие нас негодяи. Если бы вы знали, с какой радостью они встретили весть об удалении Даламбера! Что же остается нам делать? То, что прилично мужественным людям, — презирать наших врагов, бороться с ними и пользоваться, как мы пользовались ею прежде, глупостью наших цензоров… Разве мы недостаточно отомстим за себя, если уговорим Даламбера снова приняться за дело и довести это дело до конца?..»

Дидро еще не представляет себе, что уговорить Даламбера окажется невозможным.

Время идет. Конец апреля 1759 года. Представьте себе столовую в доме Лебретона, обставленную скорее всего мебелью стиля Буль под дворянский особняк. К нему собрались пообедать, а затем обсудить «большое дело» — дальнейшую судьбу «Энциклопедии»— барон Гольбах, шевалье де Жокур — он станет отныне главным помощником Дидро, сам Дидро, Даламбер и трое остальных издателей.

Мы можем считать, что сами были приглашены к Лебретону и его жена потчевала нас, так же как и остальных гостей, потому что Дидро подробно описал все, что в этот день там происходило, в письме к Гримму, а мы прочли это письмо.