Тают снега

- Во-во, недоносок! - обрадованно засмеялся Карасев. - Метко ты ее. Недоносок! Этот недоносок и мутит воду. Под Птахина яму роет, на его место норовит. Что тогда с колхозом будет, а? Понимаешь? - Голос Карасева упал до злобного шепота. - После Пленума брожение сделалось. Люди сами не ведают, что творят. Жили, жили, как следует быть, одной семьей, а теперь на Птахина волками смотрят. Темнота! Беспонятливость! Ну, сбросят Птахнна, а дальше... дальше что?

- Не допустим! - грохнул кулаком по столу хозяин так, что из тарелки лягушатами прыгнули соленые грибы и зашлепались о клеенку. - Где это Манька запропастилась? - Собрав вилки, Разумеев заглянул под занавеску. - Бежит, удовлетворенно молвил он и со скрежетом почесал поясницу. - Давай, Аверьян Герасимович, подвигайся. Уж извини, чем богаты... самой-то нету.

Карасев некоторое время боролся с самим собой, а потом встал, одернул толстовку.

- Только одну, и только ради тебя. Должен уважить хорошему человеку. У тебя как с покосишком-то?

- Сшибаю кое-где.

- Я с Птахиным потолкую насчет тебя, там, на острове, можно найти еще кусок. Не сто же гектаров тебе требуется.

- Аверьян Герасимович, да за такое дело! Ведь замучались. Ночами уж, грех сказать, украдкой, клочок по клочку собирали...

- Сделаем! Ты вот что, втолкуй туг насчет Птахина - поддержать человека надо. Сам знаешь, какая перспектива без него.

- Все исполню, не сумлевайтесь. Только народишко-то наш всякие разные мысли обсказывает. Как пропечатали это постановление, так и началось. Теперь, мол, пойдем в гору и тому подобное.

- В гору, - фыркнул Карасев, - в гору! Надо с кем-то в гору идти? - Он наклонился ближе к хозяину и понизил голос: - Ты на себя надейся, не плошай, понял?

- Как не понять?

- Вот и здешним людям втолкуй.

- Постараюсь все сделать. Ты, Аверьян Герасимович, насчет наших не сумлевайся...

- Поможешь, забыт не будешь! У тебя бригадир-то вроде родня?

- Дальняя. Седьмая вода на киселе...

- Это ничего, пусть хоть девятая. Поближе к нему держись. Ему доверия больше. В такое время надо кучней держаться.

И пока все это говорил Карасев, лицо Разумеева вязалось в тугие узлы, челюсти его затвердели, на висках набрякли жилы, вспыхнули и уже не гасли отсутствующие, недобрые глаза.

- Не береди душу! - решительно хлопнул он по столу и тут же заторопился, залисил: - Может, переночуешь, Аверьян Герасимович? Я еще за одной пошлю! Эй, Манька! Где ты там? Поди сюда!

Карасев полез за бумажником, намереваясь достать свои деньги, но хозяин выдернул у него бумажник, сердито сунул обратно в карман гостю.

- Не обижай, Герасимович. Ты - гость мой дорогой и не смей кошельком трясти. Деньжонки у меня, брат, имеются, без капиталу не живу оттого, что на Бога больше надеюсь.

- Ты мужик башковитый, люблю таких - хозяйственных, - уже чуть заплетающимся языком хитровато молвил Карасев. - А благодаря чему имеешь капитал?

- Ясно дело почему! Благодаря руководству. Знаешь, как ты еще в войну втолковал мне насчет картошки?

- Чего-то не помню.

- Да ты говорил, чем, мол, меньше картошки на рынке, тем она дороже...

- Это факт, тут догадливости не надо!

- Как не надо? Надо! Выходит, следует иметь больше своей картошки, да поменьше колхозной. Только на картошке далеко нынче не уедешь. Я сейчас сажу больше лучишку, чесночишку. Вот еще, говорят, редиска - доходная штука. А картошка что, лишь весной да летом цену имеет. Я выкармливаю двух свиней на той самой картошке, мясо загоняю - и живу.

Карасев одобрительно посмотрел и подмигнул.

- Вот я и говорю - ты мужик с понятием!

- До тебя далеко, Аверьян Герасимович. Тебе бы в старое время жить, в большую бы птицу ты оформился!

Карасев насупился, откусил конец папиросы, изжевал его и замотал головой.

- Не-е, ты, Кузьма, политически близорукий. Хозяин ты толковый, а вот с политическим развитием того, приотстал.

- Ты меня с собой не путай, - отодвинулся Разумеев от гостя. - Ты пролетарья по всем статьям, а я извечный труженик - хозяин.

Карасев недобро скосился на хозяина и скривил губы:

- Ври, ври, может, и правду скажешь. Что, думаешь, я не знаю, за счет чего ты жил? - Карасев явно напрашивался на спор. Разумеев смекнул, что в пререкания ему вступать не следует. Будто не поняв последнего вопроса, он слезливо начал:

- Эй, Герасимович, как жили?! А? - Разумеев скосоротился. - Я рази б клянчил покос, когда у мово отца было двадцать десятин? Двадцать! Это понимать надо!..

Выпьем лучше! - Они чокнулись, выпили, мокро поцеловались.

- Червяк ты, Кузьма, червяк-короед. Скырк-скурк дерево-то под корень, а? - с вызывающей насмешкой глядя на хозяина, тянул Карасев. В его пьяном сознании все больше вскипало ненавистное чувство к Разумееву оттого, что он подлаживался под него, Разумеева, улещал, вместо того, чтобы дать ему раз в мясистую надбровницу. Рядом с Разумеевым Карасев чувствовал себя совсем отщепенцем и как бы яснее видел, до чего дошел, до каких подлостей и низостей. Кипит в нем глухая злоба, кипит, и потому разит он хозяина словами, злобно наслаждаясь своей откровенностью и его бессилием:

- Зло в тебе ужом свернулось! Короед - червь сурьезный, маленький, а рощу свести может! Это я про тебя, про тебя, а... Ну да хрен с тобой, живи! Докуда доживешь - дело не мое. Давай еще одну, а? Хрен с ней и со службой тоже. Служба не жена, разводиться не побежит! Ха-ха-ха, - раскатился Карасев, довольный тем, что ловко сострил.

Разумеев пьяненько подхихикнул ему...

Снова Манька. сердито нахмурив светлые бровки, проворно побежала за водкой. Разумеев тоненьким голоском завел песню про злую долю. Карасев мигом накрыл беззубый рот собутыльника ладонью.

-Т-тс-с, ша! Припухни, пока меня здесь не засекли. Я ведь все-таки пролетарья! - передразнил он Разумеева.

Утром Карасев уехал. Не везде его встречали так же радушно, как у Разумеева, не везде он и откровенничал.

Однако Карасев не упускал случая чего-нибудь пообещать, похвалить Птахина, похаять кого-нибудь, а если надо - и припугнуть.

Карасев при этом ничего не добивался для себя и всю свою агитацию сводил к тому, чтобы защитить Птахина. Это обезоруживало людей, заставляло их удивленно настораживаться. "Мудрит что-то Карасев, мудрит, - думали колхозники и чесали затылки, - а бес его знает, может, он и прав. Птахин, конечно, разболтался, но он хоть дело знает. Его припереть к стенке, так он потянет колхоз. Агрономом работал вон как ретиво. А вдруг вместо него и в самом деле дадут кого-нибудь приезжего, возьмут и поставят? Вот и беспокоится Карасик. Но ведь в случае чего он и сам может стать председателем. Чудно! Ладно, до собрания доживем, увидим, что к чему".