Алексей Константинович Толстой

Успех нового произведения А. К. Толстого был широк и реакция — различной; причём подчас в поэме видели некий эзопов язык, прочитывая то, что Толстой уж никак не мог иметь в виду. Впрочем, ведь и министр, лицезрея Попова без штанов, задаётся вопросом, не думал ли тот

Обо всём этом Алексей Толстой писал Михаилу Стасюлевичу 18 ноября 1873 года: «Я очень рад, что „Сон Попова“ Вам нравится; вообще ему очень везёт; я потерял счёт всем спискам, которые с него сняты, и слышал, между прочим, что в Константинополе он произвёл скандал и был поводом переписки родственников Игнатьева [82]с Петербургом. Не знаю, собственно, какое придали ему там значение: борьбы ли славянского элемента с турецким или преобладание греческой церкви над болгарской? В штанах, кажется, увидели намёк на Босфорский пролив, что их особенно напугало». Впрочем, здесь ничего странного не было, если принять во внимание, что в политической атмосфере уже ощущались признаки приближающегося нового русско-турецкого вооружённого конфликта.

Антибюрократическая филиппика «Сон Попова» сразу же была признана одним из лучших произведений Толстого. Эта поэма очень понравилась Тургеневу, о чём тот сам говорил автору. Особо следует отметить реакцию Льва Толстого, не причислявшего своего отдалённого родственника к числу истинных поэтов и ставившего Алексея Толстого в один ряд с второстепенными стихотворцами, например Львом Меем, Алексеем Апухтиным и Арсением Голенищевым-Кутузовым. Известны его насмешливые слова, что А. К. Толстой как надел в молодости оперный костюм, так и не снимал его до самой смерти. Впрочем, Л. Н. Толстой не раз повторял, что он вообще не любит стихов. Но «Сон Попова» всегда приводил яснополянского мудреца в восхищение. Он знал поэму наизусть и не раз охотно и с большим мастерством декламировал её, повторяя, что это — «настоящая сатира», «превосходная сатира».

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Всем унаследованным усадьбам Алексей Константинович Толстой предпочитал Красный Рог. В первое время после «обретения свободы» он по привычке часто бывал и в Погорельцах, и в Пустыньке, но со временем именно Красный Рог стал ему домом. Правда, почти каждый год Толстой ездил отсюда за границу. В Петербург после премьеры «Смерти Иоанна Грозного» он уже не стремился.

Трудно поверить, что полтора века назад Красный Рог был окружён дремучим лесом. Уже говорилось, что А. К. Толстой сравнивал этот местами непроходимый бор с легендарным Шервудским лесом, где обитал Робин Гуд. Он писал немецкому писателю Бертольду Ауэрбаху, что в полверсте от его дома бродят медведи. Поэт не преувеличивал.

Письма Алексея Толстого полны восхищением природой Красного Рога. Он приглашает поэта Якова Полонского посетить усадьбу: «Если бы Вы знали, какое это великолепие летом и осенью: леса кругом на 50 вёрст и более, лога и лощины такие красивые, каких я нигде не видал, а осенью, особенно эту осень, не выезжаешь из золота и пурпура. Это было до того торжественно, что слёзы навёртываются на глаза».

В июне 1869 года в Красный Рог приезжал Афанасий Фет (майор Фет, как шутливо называли поэта гостеприимные хозяева), оставивший подробные воспоминания об этом визите. По пути с ним произошёл курьёзный случай, подтверждающий истину толстовских слов. Фет пишет: «За несколько станций до Брянска поезд что-то надолго остановился, и, не находя места от полдневного зноя, остановился и я в каком-то оцепенении посреди залы 1-го класса. Несмотря на возвышенную температуру всего тела, я почувствовал какое-то необыкновенно мягкое тепло, охватившее средний палец правой руки. Опустивши глаза книзу, я увидал, что небольшой жёлтый, как пшеничная солома, медвежонок, усевшись на задние ноги, смотрит вверх своими сероватыми глазками и с самозабвением сосёт мой палец, принимая меня, вероятно, за свою мать. Раздался звонок, и я должен был покинуть своего бедного гостя» [83].

От Брянска Фет ехал на лошадях по лесной дороге вдоль густой стены елей. По пути встречались озёра, и прямо из-под колёс экипажа взлетали крупные дикие утки.

Об атмосфере Красного Рога Фет вспоминает: «Трудно было выбирать между беседами графа в его кабинете, где, говоря о самых серьёзных предметах, он умел вдруг озарить беседу неожиданностью „а ля“ Прутков, — и салоном, где графиня умела оживить свой чайный стол каким-нибудь тонким замечанием о старинном живописце или каком-либо историческом лице, или, подойдя к роялю, мастерскою игрою и пением заставить слушателя задышать лучшею жизнью» [84]. Однако от опытного помещичьего глаза Фета не укрылась масса «странностей» в ведении хозяйства. Так, он поразился обилию стогов на полях. Ему объяснили, что сено накапливают в течение двух-трёх лет, а затем за неимением места сжигают. Фет саркастически заметил, что подобного хозяйственного метода он не понимает и никогда не поймёт.

Вообще о доброте и бессребреничестве владельцев Красного Рога создавались легенды. К примеру, однажды крестьяне попросили у Алексея Константиновича дров на зиму, и он, не задумываясь, предложил им вырубить липовую рощу неподалёку от усадьбы, и это, понятно, было немедленно исполнено. Случалось, что, изгнав проворовавшихся лакеев и камердинеров, Толстые вновь принимали их в дом и даже возили с собой за границу. Всё это в конце концов привело к тому, что А. К. Толстой почти полностью разорился и на закате жизни серьёзно подумывал вернуться на придворную службу.

После обеда поэты обязательно ходили гулять по парку. На первых порах Фет просто наслаждался беседой с Толстым, не задумываясь о причине этих регулярных прогулок. Вскоре выяснилось, что Алексей Константинович всю жизнь страдал от мучительных головных болей, что было признаком или следствием болезней, сведших его в преждевременную могилу — грудная жаба и расширение сердечной аорты. Эти недуги часто постигают именно сильных и на первый взгляд чрезвычайно крепких людей.

Об одиноких прогулках А. К. Толстого крестьяне долго ещё вспоминали после его смерти. По их рассказам, «он ходил всегда сердитый и смотрел в землю». Не забыли они и того, что Алексей Константинович «пережить не мог, ежели когда обдерёшь липку на лапти или что другое… <…> ты, говорит, воруй её под корень, а с живой-то кожу не сдирай! Ежели, примерно, с тебя я сдеру кожу, хорошо тебе будет? Она тоже, говорит, чувствует… Чудак был барин!» [85].

Фет полагал для себя счастьем, что ему довелось в жизни встретить такого прекрасного, рыцарски благородного человека, как Толстой. В свою очередь и Алексей Константинович гордился дружбой с Фетом. Накануне приезда Фета в Красный Рог Толстой писал ему: «…Не думаю, чтобы во всей России нашёлся кто-либо, кто бы оценил Вас, как я и моя жена. Мы намедни считали, кто из современных иностранных и русских писателей останется и кто забудется. Первых оказалось немного, но когда было произнесено Ваше имя, мы в один голос закричали: „Останется, останется навсегда“».

Другим гостем Красного Рога был писатель Болеслав Маркевич. Современному читателю, даже основательно знакомому с русской литературой, это имя почти ничего не говорит. Маркевича, беллетриста средней руки, критика считала просто даровитым фельетонистом. Он был крупным чиновником Министерства народного просвещения. В литературных кругах его ценили как энергичного устроителя различных утренников и вечеров, где он неизменно выступал и сам, будучи прекрасным декламатором. Алексей Константинович видел в нём «славного друга», с которым всегда мог поделиться без стеснения заветными мыслями об искусстве, поэзии, что для него было важным. Ведь именно это было сердцевиной дружбы Алексея Толстого и Каролины Павловой.