Бедржих Сметана

С ним были связаны самые счастливые минуты жизни мастера. И на старости лет один вид танцующих пар мог развеять обуревавшие его мрачные мысли. Это прекрасно знал Срб-Дебрнов. Поэтому, когда ничто уже не могло вернуть Сметане прежней веселости, он предложил композитору стихи, которые хорошо укладывались в ритм танца. Этот текст воодушевил уже смертельно больного мастера, и 20 мая

1883 года он написал свое предпоследнее сочинение «Наша песня».

Радостная, ликующая музыка «Нашей песни» лучше всяких слов говорит о том счастье, которое испытывал композитор, погружаясь в родную ему стихию чешской народной музыки.

ПОЖАР НАЦИОНАЛЬНОГО ТЕАТРА

12 августа 1881 года. Сметана медленно прогуливался вдоль платформы железнодорожной станции Нератовицы, где он обычно садился в поезд, отправляясь в Прагу из Ябкениц. На платформе было пусто., Поезд опаздывал. Сметана начинал нервничать: в Праге его, как всегда, должен был встречать Срб-Дебрнов. Сметана даже вышел на пути, чтобы посмотреть, не виден ли дымок паровоза. Так он стоял несколько минут, глядя вдаль. Вдруг он оглянулся и увидел надвигавшийся на него товарный вагон… Каких-нибудь полтора-два метра отделяли его от верной смерти. Сметана быстро отскочил, и проходивший состав только слегка задел его за плечо. «Боже мой, неужели вы не слышите?..» — кричал ему, отчаянно жестикулируя, стоявший на ступеньках проводник. Но увы! Сметана, конечно, не слышал ни его крика, ни гудков маневрировавшего паровоза, и это чуть не стоило ему жизни. Сметана сел в поезд. Потрясенный этим неожиданным происшествием, он гнал от себя мрачные мысли и думал о Праге. Через месяц должно состояться торжественное открытие Национального театра. Это будет настоящее открытие, не то что было 11 июня. Тогда власти заставили устроить в еще не отделанном театре представление в честь наследного принца Рудольфа и его супруги Стефании, совершавших свадебное путешествие по городам империи. Исполнялась «Либуше». Большая часть мест в театре в тот вечер была отведена городской знати и приехавшим с принцем австрийским придворным… А чехи, строившие для себя этот театр, теснились на галерке. Они возмущались этой вопиющей несправедливостью, но сделать ничего не могли.

Чешская общественность не хотела признавать этого открытия, называла его «ненародным» и «предварительным». На страницах прессы печатались эпиграммы, а «Юмористическая газета» поместила даже рисунок, на котором был изображен план зрительного зала театра. Белой краской там было отмечено, где размещались чехи в день первого спектакля, а черной, заполнявшей почти весь рисунок, — иноземцы.

Через несколько дней театр закрыли для завершения строительства. Чтобы не вызывать еще большего недовольства чехов, правительство разрешило устроить новое торжественное открытие театра. К этому же дню Адольф Чех вновь готовил «Либуше». Он намерен был провести еще дополнительно несколько репетиций. Для этого и ехал Сметана в Прагу. Он хотел сам за всем проследить. Наконец настанет день, о котором он мечтал столько лет, и в здании великолепного Национального театра его оперу услышат те, для кого она написана. Не чужеземцы, ненавистью к которым была рождена его первая опера, а чехи заполнят зрительный зал. Для них будет звучать его музыка, и пророчица Либуше возвестит им светлое будущее.

Переполох среди пассажиров, бросившихся вдруг к окнам вагона, оторвал Сметану от его мыслей. Он с удивлением смотрел на взволнованные лица и по движению губ говоривших старался понять, что произошло. За окном видны были уже пригороды Праги. Все смотрели в сторону города. Женщины плакали. Достав из кармана листок бумаги и карандаш, которые всегда были при нем с тех пор, как он оглох, Сметана подошел к своему соседу и попросил написать, что случилось.

«Горит Национальный театр», — прочитал он через минуту. Взглянув в окно, он увидел столб черного дыма и снопы искр, поднимавшиеся над набережной Влтавы. Тяжелое свинцовое облако повисло над центром города.

— Национальный театр горит!

Пламя с яростью пожирало великолепный храм искусства, возведенный народом. Порывы ветра разносили во все стороны дым и пепел, и композитор чувствовал, как вместе с этими обуглившимися частицами развеивались его мечты.

— Национальный театр горит! — шептали его дрожащие губы.

Поезд подходил к станции, и в вагоне запахло гарью. Qt этого Сметане сделалось сразу нехорошо, и звон в ушах так усилился, что походил скорее на набат, чем на привычные звуки. В состоянии какого-то оцепенения выбрался он на перрон, где его поджидал Срб-Дебрнов. Вместе они добрались до его квартиры.

Тяжелые мысли и мучительные воспоминания не оставляли Сметану всю ночь. Он вновь и вновь переживал события этого дня и вспоминал те счастливые минуты, когда его «Либуше» была исполнена на сцене сгоревшего Национального театра.

…Совсем недавно, казалось будто вчера, собирался Сметана в театр на премьеру своей «Либуше». Правда, ему не прислали ни одного билета на премьеру, но Сметана даже не удивился: ведь директором был все тот же Майер. Сметана надеялся попасть хотя бы за кулисы. Когда он подошел к театру, вся площадь перед ярко освещенным зданием была уже запружена людьми. Здесь толпились все, кто не смог достать билета даже на галерку. Они пришли сюда полюбоваться на оживший театр, как на протяжении многих лет приходили смотреть на его строительство. Сметана с трудом пробирался к входу сквозь густую толпу. Вдруг кто-то громко крикнул: «Пропустите маэстро Сметану!»

Повторять просьбу не пришлось. Тотчас же толпа расступилась, очистив Сметане широкий проход. Раздались приветственные возгласы, и все головы повернулись туда, где стоял удивленный мастер. Композитор не слышал, как его имя передавалось из уст в уста, и потому не сразу понял, что это ему, теснясь, уступает народ дорогу к театру.

Увидав композитора, администрация театра в виде особой милости посадила его в директорскую ложу рядом с архитектором Йозефом Зитком — строителем театра. Оттуда Сметана наблюдал бесконечный поток сверкающих мундиров и пышных, богатых нарядов аристократических дам, заполнявших партер. «Вряд ли этим людям придется по вкусу вид гуситской палицы», — подумал он.

После первого действия Сметану и Зитка пригласили в ложу наследного принца. Аудиенция была непродолжительной. Принц что-то говорил сперва Зитку, а потом Сметане. Сметана всматривался в подергивающиеся губы августейшего гостя — эрц-герцога, но ничего не мог понять. Когда принц выжидательно посмотрел на него, он сказал, что не слышит, что совершенно глух уже больше шести лет. Однако среди присутствовавших в ложе никто не догадался написать ему хоть несколько слов. Дамы без церемонии рассматривали глухого композитора, а эрц-герцог просто перестал обращать на него внимание и беседовал с председателем Театрального общества. Так простоял Сметана до конца аудиенции.

После спектакля его чествовали члены «Мештянской беседы». Все радовались тому, что «Либуше», пролежавшая девять лет, была, наконец, поставлена на сцене Национального театра. На банкете, устроенном через несколько дней «Умелецкой беседой», произносились тосты в честь автора. Весь цвет чешской культуры славил Сметану за «Либуше», за его неутомимый труд. Здесь были крупнейшие композиторы Чехии — Дворжак. Бендль, Розкошный, Фибих, здесь были писатели, художники, артисты. Сметана благодарил за теплоту и сердечность, проявляемые к нему, благодарил друзей за поддержку. «Так велика та честь, что мне сегодня оказывают, и я так эгим тронут, что принимаю ее только от имени своих коллег, — говорил он. — Надеюсь, что и им достанутся подобные же почести за их достижения, которые стоят на такой же высоте».

…Все это было совсем-совсем недавно. А день, предшествовавший этой мучительной, бессонной ночи, который чуть не стоил жизни самому Сметане, принес страшное несчастье всему чешскому народу.

13 августа чешские газеты вышли в траурной рамке. «Плачь, родина! Большой Национальный театр сгорел!» — было напечатано на первой полосе «Народной газеты». «Закрой себе лицо, Чехия!» В древности женщины в знак глубокого траура закрывали себе лицо. Такие дни настали для Чехии — Национальный театр сгорел!