Гарибальди

После вступительной речи Риказоли взял слово Гарибальди. Коснувшись вопроса о волонтерах, он заявил: «Чудесная слава южного войска омрачилась только с той минуты, как холодное и враждебное правительство попыталось наложить на него руку». Неодобрительный шум, поднявшийся в зале, ничуть не смутил Гарибальди. «Я думаю, — продолжал он, — что тридцать лет службы моему отечеству дают мне право говорить вам правду. Когда горячее желание мирного соглашения и боязнь братоубийственной войны, провоцированной этим правительством…»

Поднялся невообразимый шум. Граф Кавур, бледный и растерянный, вскочил и крикнул: «Он не смеет оскорблять нас! Господин председатель, заставьте оратора уважать правительство и представителей народа!»

Гарибальди пришлось начинать речь трижды. После перерыва он возобновил свое выступление. «Когда боязнь братоубийственной войны, — громко продолжал он, — вынудила меня прервать свое движение к Риму, я вернулся в Капреру и просил только одного: справедливого отношения к храброй армии, освободившей 10 миллионов итальянских братьев. Мне было обещано королем удовлетворить мою просьбу. Что же сделало министерство? Оно могло слить мое войско с регулярной армией, или выделить его в отдельную единицу, или распустить, но унижать его оно не имело права! Диктатура в Сицилии была законным правительством. Она организовала плебисцит и дала вам два царства; отчего же, приняв эти царства, вы отказываетесь от завоевавшего их войска?»

Кавур протестовал, заявляя, что обвинение во враждебном отношении к гарибальдийцам «несправедливо». Он напомнил Гарибальди, что именно он, Кавур, был «инициатором» созыва волонтеров в 1859 году. Он похвалил поведение волонтеров в военное время, но заявил, что «не уверен в их необходимости в мирное время».

Несмотря на угрозу Гарибальди «вернуться к своей старой программе всеобщего вооружения народа и немедленной войны», палата оказалась послушной Кавуру: она услужливо приняла проект закона о волонтерах.

Неизвестно, чем закончился бы конфликт Гарибальди с правительством, если бы 6 июня неожиданно не умер Кавур.

Гарибальди вернулся на Капреру. Осенью он получил от президента Соединенных Штатов Линкольна предложение стать во главе федерального войска (в то время в Америке происходила война либерально-буржуазного Севера с реакционно-рабовладельческим Югом).

Возглавить войну за освобождение негров было для Гарибальди большим соблазном. Не об этом ли мечтал он в ранней юности? Но, узнав о полученном им предложении, жители Неаполя преподнесли своему любимому герою покрытый тысячами подписей адрес, в котором умоляли его не покидать Италии.

Гарибальди ответил американскому консулу: «Дорогой синьор! К сожалению, я вынужден сообщить, что сейчас не могу ехать в Соединенные Штаты. Я не сомневаюсь в успехе вашего дела. Если, к несчастью, вашему отечеству придется продолжать войну, я постараюсь преодолеть все препятствия и поспешу на защиту народа, который мне очень дорог».

1861 год ознаменовался еще одним важным публичным выступлением Гарибальди. 9 апреля 1861 года войска русского царя стреляли в Варшаве в толпу демонстрантов, выступавших с лозунгами независимости Польши. Гарибальди пишет в «Daily News» пламенное «открытое письмо А. И. Герцену», в котором клеймит кровавую династию Романовых и от лица итальянского народа шлет сочувствие героической Польше.

После смерти Кавура отношение властей к Гарибальди несколько улучшилось. Гарибальди предпринял поездку по Ломбардии. Поездка превратилась в настоящий триумф. Банкеты, торжественные встречи, овации. Гарибальдийцы в красных рубашках дежурили у его дверей в почетном карауле. Толпы народа приветствовали его и носили на руках. Улицы и площади оглашались восторженными криками: «Рим и Венеция!»

Гарибальди отвечал: «Да, Рим и Венеция наши, а если мы будем сильны, мы их завоюем!» В Милане, Монце, Комо, Лоди, Парме, Кремоне такие же восторженные встречи. Тысячи итальянцев клялись, что будут верны лозунгу: «Рим или смерть!» Всем им Гарибальди предлагал подтвердить свои слова действиями. Единодушное настроение народных масс еще более укрепило Гарибальди в решении бороться до конца.

В июле 1862 года Гарибальди снова покинул Капреру. Не разлучавшийся с ним старик врач Рипари написал одному своему другу в Геную: «Орел летит на юг».

В сопровождении нескольких друзей Гарибальди уехал в Палермо. С какой целью предпринял он эту поездку, не знал точно никто, даже те, кто его сопровождал. Ночью 19 июля, когда они находились в открытом море и при свете луны вдали показались смутные очертания сицилийского берега, один из его спутников решился робко спросить, не в Сицилию ли они едут?..

— Да, — небрежно заметил Гарибальди, — в Палермо… А там видно будет!

Он уже тогда прекрасно знал, что именно будет видно: из Сицилии он намеревался начать поход в Рим.

«Рим или смерть!» — был его лозунг. Палермцы оказали ему прекрасный прием. Его обнимали, носили на руках. Имя героя сицилийской революции было на устах у всех. Страницы газет заполнялись сообщениями о Гарибальди, его портретами.

И вот, как удар грома, прозвучало пламенное воззвание Гарибальди:

«Народ Палермо! Властитель Франции, совершивший предательство 2 декабря [61] захватил Рим. Этот человек проливал кровь парижских братьев под предлогом охраны личности папы, охраны религии, католицизма. Но это ложь! Ложь! Он действовал под влиянием низменных побуждений бандита из-за преступной жажды власти. Он — первоисточник всякого разбоя… Он стал главой разбойников и убийц.

Народ «Сицилийской вечерни» [62], народ 1860 года! Необходимо сделать так, чтобы Наполеон очистил Рим от своих войск. Если понадобится, пусть произойдет новая «Сицилийская вечерня»!

Этот горячий революционный призыв ошеломил даже некоторых друзей Гарибальди. Правительство Виктора Эммануила в Турине пришло в ужас и тщетно пыталось «оправдаться» перед монархическим парламентом. В Сицилии воззвание Гарибальди имело огромный успех. Во время поездки Гарибальди по острову, по местам былых боев «тысячи» (Алькамо, Калатафими, Корлеоне, Марсала) население горячо приветствовало его. Повсюду раздавались крики: «Рим или смерть!»

Никакие доводы осторожных людей не действовали более на Гарибальди. Вскоре ему дали знать, что в лесу близ Фикуццы (деревушка недалеко от Палермо) уже собралось несколько тысяч вооруженных повстанцев, что вся Сицилия готова идти за ним. Гарибальди немедленно отправился в Фикуццу и стал во главе партизан. За одну ночь Палермо преобразился. Улицы кишели вооруженными людьми в повстанческой форме; день и ночь под звуки труб двигались колонны и обозы с военным снаряжением.

Король Виктор Эммануил выпустил прокламацию, в которой назвал Гарибальди мятежником. Премьер-министр Раттацци приказал префекту Палермо Паллавичини подавить восстание самыми энергичными мерами, вплоть до ареста Гарибальди. Но Паллавичини [63] отказался повиноваться приказу и заявил, что выходит в отставку.

1 августа 1862 года в фикуццском лесу собралось три тысячи повстанцев. Гарибальди радостно заявил: «Даже в 60-м году у меня не было столько волонтеров». Три колонны гарибальдийцев выступили в поход. В ближайшем городе Гарибальди узнал, что правительство Турина объявило его вне закона и решило ввести в Сицилии осадное положение. Но это не устрашило революционного полководца.

— Разве в 1860 году не происходило то же самое? — хладнокровно заявил он. — Правительство Пьемонта трижды накладывало запрещение на экспедицию «тысячи». Сперва оно не хотело, чтобы мы отправились в Сицилию; затем, чтобы мы переплыли Мессинский залив, и, наконец, чтобы мы перешли Волтурно. Мы отправились в Сицилию, переплыли пролив, перешли Волтурно, и Италия от этого не пострадала! («Мемуары».)

Гарибальди двинулся во главе своего войска через весь полуостров. Шли к востоку, в направлении Палермо — Меццоджузо — Аллия — Кастроджованни. В Кальтаниссетте правительственный отряд, услышав о приближении Гарибальди, поспешно отступил в Джирдженти.