До и после запрета КПСС. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает

Поскольку чрезвычайное положение есть чрезвычайное положение, оно, естественно, предопределяет, хотим мы или не хотим этого, определенные чрезвычайные достаточно жесткие меры».

…Пленку, как известно, тогда не нашли. Следствие опросило 260 человек, присутствовавших на этой встрече. Все, кроме двух, привели по памяти мою заключительную фразу: будут действовать в рамах Конституции — поддержим, не будут — поддерживать не станем.

Были ли правы те двое, что утверждали, что я содействовал ГКЧП? Ведь я действительно говорил, что соглашения, которые будут приняты по новому Союзному Договору, фактически Союз ликвидируют; говорил, что в стране надо поддерживать порядок.

28 августа 1991 года я подготовил статью в «Правду», где писал: «Я считаю, что это был политический спектакль, специально спланированный для того, чтобы подорвать партию, разрушить военно- промышленный комплекс и ослабить в значительной мере армию и правоохранительные органы. Все это было решено очень быстро, по существу — одним актом». Вот моя оценка ГКЧП и его действий, которую я тогда дал. Теперь так говорят очень многие.

Статью опубликовали только в конце октября как интервью…

В ноябре 1991 года я стал безработным. А еще 4 октября того же года я, моя жена Тамара и сын Дмитрий начали строительство собственного дома в подмосковной деревне, где ранее жила бабушка и другие родственники Тамары.

Это было время, когда строительные материалы не покупались, а добывались. И здесь помогали люди, многих из которых я ранее не знал, с другими были просто мимолетные встречи. Сруб мне собрали в совхозе «Красное Сормово» за Волгой, кирпич помог купить главный инженер кирпичного завода в Белых Столбах, когда узнал меня в длиннющей очереди. То же произошло, когда получал разрешение на провоз материалов. И таких примеров можно привести множество. Значит, работая в Москве, оставил у этих людей добрую память.

Жили, когда строили (а приезжали обычно на три дня — пятницу, субботу, воскресенье) в старом доме Тамариной бабушки. Он врос в землю в буквальном смысле слова, так как лаги сгнили и половые доски лежали прямо на земле. Из всех щелей дуло. Спали мы в свитерах, и по утрам были случаи, когда примерзший рукав приходилось отрывать от стены. После работы нас ждали «ножки Буша» и бутылка водки, а затем прогулки по морозному воздуху.

Радовались каждому купленному кирпичу, каждой прибитой доске. Дом процентов на семьдесят построили сами, только потом, приглядевшись к нам, стали помогать деревенские жители. Колодец выкопали, насос наладили, баньку соорудили. Сад подрос.

Дом, как известно, быстро не делается, особенно деревенский. То тут надо что-то прибить, то здесь подправить. Наконец, как мне казалось, мы закончили. Крепкий дом, удобный. И красивый. Осталось только наличники покрасить.

Это было жарким летом 2002 года. Уехал я утром в Москву, а вечером звонит жена: «Юра! Дом сгорел!» Слава богу, хоть все живы остались. От тюрьмы и от сумы не зарекайся. Тюрьма меня миновала. А сума? Нельзя надеяться на случай. И стал я строить дом заново. Вот и внуки подрастают, надеюсь, тоже помогут.

А сына своего я назвал Дмитрием — в честь Дмитрия Донского, Великого Князя Московского и Владимирского — честно и мужественно служившего Родине. Мысли об этом двигали и двигают мною все это время. Я был и остаюсь патриотом своей страны. А Дмитрий Донской — это собиратель земли русской. Государственник.