Гений войны Суворов. «Наука побеждать»

Восставшие не могли забыть, как безропотно король следовал высокомерным предписаниям Репнина, как превращался в марионетку. Теперь Станислав-Август пытался сотрудничать с Костюшко, не искал контрреволюционных тайных связей с русскими и пруссаками. Тем временем в Варшаве говорили о традициях французской революции, действовали якобинские клубы, с кафедр возносилась хвала Робеспьеру. Король в такой ситуации не мог чувствовать себя комфортно. Но Костюшко не стал разжигать антимонархический костёр; борясь с иноземцами, он искал компромисса в отношениях с королём-поляком. Революционный Верховный совет, переборов презрение, оказывал Станиславу-Августу знаки почёта. В то же время Костюшко заключил короля в своеобразную блокаду, контролируя его переписку и передвижения. Когда Станислав-Август посетил строительство пражских укреплений на подступах к Варшаве, горожане оказали ему весьма холодный приём. Кто-то даже бросил дерзкую фразу: «Лучше уйдите отсюда, ваше величество, всё, за что вы берётесь, заканчивается неудачей». Борясь против польской армии, против инсургентов, русские генералы, а в первую голову – Суворов, к королю относились с подчёркнутым почтением. Традиция и реальность в этой истории существовали как будто в параллельных реальностях. Уничтожая польскую государственность, русские монархисты, ненавидевшие революцию и республику, склоняли голову перед Станиславом-Августом, не припоминая ему заигрывания с генералиссимусом Костюшко…

Игельстрём пребывал в Варшаве с восьмитысячным корпусом, тем временем Костюшко успешно сражался с русскими армиями Тормасова и Денисова под Рославицами. Бурлила и Варшава. Инсургенты решили атаковать русских воинов в Страстную субботу. Для Игельстрёма такой поворот стал неожиданностью. Это был трагический день для русской армии, величайшее потрясение екатерининской России. Четыре тысячи солдат и офицеров было убито, остальные с потерями отступили из Варшавы к Ловичу. Прискорбные подробности того дня возмутили русское общество: говорили, что один из батальонов Киевского пехотного полка перерезали в православном храме, во время службы. Король (напомню, всем обязанный Екатерине и России!) попытался сгладить ситуацию, предлагал выпустить русских из города, но в тот день его не слушала даже собственная гвардия. 6 апреля 1794 г. осталось в истории как варшавская Варфоломеевская ночь.

Побоище русского гарнизона случилось и в Вильне. Гарнизон генерала Исленьева был перебит и пленён: многих поляки застали врасплох во сне. Части гарнизона удалось выбраться из города: эти войска добрались до Гродно, на соединение с отрядом генерала Цицианова. Этому неунывающему, решительному и изобретательному воину удалось предотвратить аналогичный погром в Гродно: Цицианов пригрозил при первой попытке восстания ударить по городу артиллерией. Угроза возымела действие. Не случайно Суворов порой ставил в пример офицерам храбрость Цицианова. Но гродненский эпизод был редким успехом русских в первые месяцы восстания…

Петербург принимал меры. После второго раздела Польши (1793) на присоединённых территориях был образован пятнадцатитысячный корпус бывших польских войск, принятых на русскую службу. Под влиянием событий в Варшаве в этих войсках разгорелось восстание. И императрица, разумеется, издала указ о расформировании бывших польских войск: «Худая их верность сказалася уже побегом многих из них и явными признаками колеблемости».

И.П. Салтыков настойчиво просит Суворова помочь ему войсками в борьбе с польским восстанием: просит сначала перевести в Польшу казачьи полки, а затем и более серьёзного подкрепления. Суворов из Очакова отвечает Салтыкову вежливыми отказами: не имея высочайшего повеления, Суворов отказывается двинуть полки в присоединённые губернии – Брацлавскую и Изяславскую. Рескрипт Екатерины пока что лишь ожидался, а Суворов беспокоился, что после экспедиции в Польшу «некомплект весьма обессилит границы здешних пределов», а от Турции в 94-м снова ожидали агрессии. Наконец, 8 мая, получив императорский указ, Суворов включился в разгорающуюся польскую кампанию, принялся разоружать польские части в Бранцлавской губернии. Но основные силы Суворова всё ещё были обращены на турецкую границу.

За две недели до этого указом Екатерины главнокомандующим войсками, расположенными на границе с Турцией и Польшей, был назначен П.А. Румянцев. Итак, часть суворовских войск двинулась в Брацлавскую губернию: Черниговский карабинерный полк, Херсонский гренадерский, Старо-Ингерманландский и Полоцкий пехотные, Острогожский легкоконный, Стародубовский карабинерный, Переяславский конноегерский, два белорусских егерских батальона и пять казачьих полков.

Заниматься фортификацией, укреплениями и подготовкой к возможной войне с Портой, когда в Польше уже говорила картечь, Суворову было невыносимо. В планах генерал-аншефа – быстрое усмирение Польши и возвращение на юг для отражения возможной турецкой агрессии. В этом раскладе Суворову слышались трубные звуки новой славы. И он обращается к Румянцеву с просьбой: «С турками тогда война, как они армию по сю сторону Дуная, и близка, как они собиратца станут на черте Шумлы. Ныне обращаюсь я в ту ж томную праздность, в которой невинно после Измаила. Сиятельнейший граф! Изведите меня из оной. Мог бы я препособить окончанию дел в Польше и поспеть к строению крепостей». В доверительном письме своему вновь обретённому влиятельному родственнику П.А. Зубову Суворов осуждает «начальников наших» в Польше, которые пребывают в «роскошах» и «невежественной нерешимости».

Дела союзников в Польше шли прескверно. Костюшко превосходно организовал оборону Варшавы – и осада окончилась для русско-прусского корпуса провалом. Уничтожение небольших польских отрядов, суетливые марши по окраинам Речи Посполитой не приносили успеха. И дипломатия, и военные в Петербурге пребывали в растерянности: польская проблема представлялась критической, и залечить эту кровоточащую рану, казалось, было нечем. Авторитет империи был поколеблен энтузиазмом Костюшко и польским католическим национализмом – и горячие головы уже проводили аналогию с французскими событиями, а тут уж для Северной Паллады было недалеко и до сравнений с судьбой несчастного Людовика…

Затянись война – и в случае турецкой агрессии Россия оказалась бы в отчаянном положении. Общее командование разбросанным по городам русским 50-тысячным корпусом осуществлял князь Н.В. Репнин, давний проводник русской воли в Речи Посполитой. Довести до ума намерение уничтожить революцию ему не удавалось – и Репнина уже бурно критиковали и царедворцы, и офицеры. Потому-то Екатерина и обратилась к старому испытанному полководцу и дипломату, к графу Задунайскому. Можно предположить, что именно Румянцев посчитал эффективным использовать в Польше Суворова – генерала, перед которым поляки трепетали. Любопытно, что польские патриоты, чтобы ослабить гипноз суворовского имени, ещё в 1790-м пустили слух, что генерал-аншеф Александр Суворов, граф Рымникский, погиб при штурме Измаила. Тогда русская миссия в Варшаве даже выступила со специальным опровержением, но слух утвердился. И теперь поляки утешались иллюзией, что у границ Речи Посполитой расположился с войсками не тот Суворов, а его однофамилец. Только после гибели корпуса Сераковского сомневающихся в Польше не осталось: Суворов снова был тот самый!

8 июля Суворов с небольшим отрядом прибывает в город Немиров. Он помогает войсками русским частям в Польше, но сам никак не может дорваться до боевых действий. Война с Турцией никак не начиналась… В бурной послереволюционной обстановке даже непродолжительное бездействие казалось Суворову роковой потерей времени. От отчаяния он пишет прошение императрице (кроме того, аналогичное письмо Суворов посылает влиятельному Платону Зубову): «Вашего императорского величества всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтёром к союзным войскам, как я много лет без воинской практики по моему званию». Письмо это не встретило понимания – и Суворов так и не стал в 1794 г. грозой революционных армий. Екатерина ответила воодушевляющее: «Ежечасно умножаются дела дома, и вскоре можете иметь тут по желанию вашему практику военную… почитаю вас отечеству нужным, пребывая к вам весьма доброжелательна».