Густав Малер

Удивительно, но нерелигиозный Густав неосознанно существовал в рамках христианской традиции мышления. Второй человек, обожествляемый христианством после Иисуса, — это его мать Мария. Почитается она не столько за человеческую чистоту, сколько за мученичество. Малер всегда говорил, что самый важный для него человек — его мать, страдавшая от мужа-тирана, смерти детей, хромоногая и нескончаемо любимая, имя которой, как и у Богоматери, было Мария. Влюбленности Густава зачастую связывались с девушками, носящими то же имя, — Мария Фройнд, Марион Вебер, Мари Ренар и, разумеется, Альма Мария Шиндлер. Во всех своих женщинах композитор неосознанно искал черты собственной матери и сам, не желая того, делал их жизнь мученической, поскольку его подсознание требовало видеть их страдалицами. Авторитарность Малера имела генетические истоки, коренящиеся в деспотизме его отца Бернхарда. Собственно из-за того, что жена перестала казаться ему тем самым идеалом, в отношениях супругов и начались сексуальные проблемы.

Более того, Альма обожала своего отца пейзажиста Эмиля Якоба Шиндлера и искала в муже человека схожего типа: творческого, талантливого, авторитетного. Следует заметить, что художник по-немецки — «maler». Малер, видевший проблему в возрастной разнице с супругой, как раз обладал теми достоинствами, которые она искала в мужчинах. Супруги нуждались друг в друге, поскольку не столько они сами, сколько их неврозы идеально походили один на другой.

Фрейд, в который раз продемонстрировав свой талант, смог полностью успокоить и исцелить от депрессии композитора, одномоментно узревшего суть его метода. После той беседы Густав перестал доминировать в отношениях с женой, напротив, всячески стал потакать ее желаниям. У него нормализовалась потенция, однако когда Альма узнала некоторые пикантные подробности их разговора, ее возмущение не имело границ.

Позднее Фрейд рассказывал своему коллеге: «…после обеда в Лейдене я анализировал Малера. И, если можно верить рассказам, многого с ним достиг… Посредством интереснейших экскурсов в историю его жизни мы вскрыли его любовные установки… У меня был повод восхититься гениальной понятливостью этого человека».

Успокоенный Густав возвратился в Тоблах. Найдя старые произведения Альмы, он стал расхваливать ее композиторский талант, понимая, что зря запрещал жене заниматься сочинением. Этот эпизод Альма описывала так: возвратившись домой после прогулки с дочерью, «я окаменела. Мои бедные забытые песни, я десять лет таскала их за собой туда-сюда, на загородную виллу и обратно. Меня охватило чувство стыда и в то же время злости; но Малер встретил меня с таким сияющим лицом, что я не могла промолвить ни слова». Известно, что позже он даже успел их опубликовать. Как-то ночью композитор появился в спальне жены и спросил, не возражает ли она против посвящения ей Восьмой симфонии. Этот поступок для Густава был необыкновенным: он никогда и никому в жизни не посвящал своих сочинений.

К осени семейный быт Малеров наладился. Композитор, предупрежденный о готовности певцов и оркестра исполнить Восьмую симфонию под его авторским руководством, поспешил в Мюнхен, чтобы работать с сочинением, идея которого — искупление вины силой любви — парадоксально совпала с недавним личным событием. Альма же, под прикрытием своей матери, отправилась в Мюнхен позже, встретившись до этого с Гропиусом, о котором грезила целый месяц. Сьюзен Кигэн пишет: «После отъезда Гропиуса в Берлин Альма в письмах умоляла его последовать за ней в Мюнхен, чтобы они могли побыть хотя бы несколько мгновений наедине. Это уверило его во взаимности их любви, и он согласился». А Густав, которого в то время сразила лихорадка, сопровождавшаяся болезнью горла, лежал в мюнхенской гостинице и ничего не знал о похождениях жены.

После нескольких сводных репетиций под руководством автора 12 сентября состоялась долгожданная премьера Восьмой симфонии. Грандиозное сочинение для трех сопрано, двух альтов, тенора, баритона, баса, хора мальчиков, а также смешанного хора и оркестра на тексты Гёте и средневекового гимна «Veni Creator Spiritus» было исполнено в зале «Neue Musik Festhalle». Помимо восьми солистов и органа в выступлении участвовал пятерной состав оркестра из 170 человек и 850 хористов. В аудитории присутствовали Рихард Штраус, Бруно Вальтер, Виллем Менгельберг, Арнольд Берлинер, Камиль Сен-Санс, Зигфрид Вагнер, Антон Веберн, Альфредо Казелла, Поль Клемансо, Томас Манн, Стефан Цвейг, Артур Шницлер, Макс Рейнхгардт, а также молодой Леопольд Стоковский, который впоследствии дирижировал этим сочинением. Реакция слушателей оказалась не просто положительной. Пожалуй, тот концерт стал самым большим успехом и единственным безоговорочным триумфом при жизни композитора, а само сочинение для симфонизма XX века явилось столь же значимым, как для симфонизма XIX столетия — Девятая Бетховена. Вместе с тем тот сентябрьский вечер стал последней встречей Малера и Штрауса. Одряхлевший, с болезненно желтым лицом Густав неподвижно стоял на огромной сцене в то время, как бушевала двадцатиминутная буря аплодисментов. Композитор, наконец, насладился счастливыми минутами от столь долгожданной дани его искусству.

Спустя шесть лет этим произведением дирижировал Стоковский, давший девять концертов подряд в огромных аудиториях Филадельфии и Нью-Йорка. Он писал: «Когда мы исполняли Восьмую симфонию Малера, это произвело впечатление на общественность сильнее, чем всё, что я когда-либо исполнял. Кажется, человечность этой симфонии такова, что она глубоко тронула общественность, и большая часть слушателей была в слезах к концу звучания симфонии. Это происходило на всех девяти выступлениях». После концерта Малер получил от Томаса Манна его новую книгу «Королевское высочество» с надписью «…человеку, выразившему, по моему уразумению, искусство нашего времени в самых глубоких и священных формах».

Восемнадцатого октября Густав отплыл из города Бремерхафена на борту «Кайзера Вильгельма II», через день во французском Булонь-сюр-Мере к нему присоединилась семья с сестрой Альмы, и Малеры отправились за Атлантику. 25-го числа корабль причалил к американскому берегу.

Помимо города своего основного пребывания, до конца года Густав дал серию концертов с Нью-Йоркским филармоническим оркестром в Питсбурге, Кливленде, Буффало, Рочестере, американских Сиракузах и Ютике. Во время этой поездки 7 декабря он с семьей посетил знаменитый Ниагарский водопад. В том же сезоне получили развитие творческие отношения с Ферруччо Бузони, с которым Малер еще в Лейпциге проводил замечательные дни. Они всегда уважали друг друга. Бузони писал Густаву: «Когда находишься рядом с Вами, на сердце становится как-то легче. Стоит только человеку подойти к Вам близко, как он снова чувствует себя молодым».

Несмотря на постоянные аншлаги, к февралю отношения Малера с комитетом филармонического общества окончательно разладились. В середине месяца дирижера вызвали на собрание комитета, где сделали выговор за самовольство, тем самым официально ограничив его прямые обязательства. Это, разумеется, оскорбило Густава, вынужденного отстаивать собственное право на исполнительское искусство. С этого дня он был готов в любой момент всё бросить и вернуться в Вену. Однако в Америке его держали концертные обязательства перед Бузони.

Через несколько дней после того разговора Малера поразила лихорадка, связанная с болезнью горла. Симптомы оказались схожими с мюнхенскими, только в этот раз композитор переносил болезнь тяжелее. Вопреки указаниям врача, 21 февраля он всё же встал с постели, так как не мог пропустить ответственный концерт в Карнеги-холле, на котором планировалась премьера «Элегической колыбельной» Ферруччо Бузони. Судьба распорядилась так, что это сочинение оказалось колыбельной для всей жизни самого Малера. Одним из слушателей того концерта был Тосканини. В тот вечер Густав в последний раз стоял за дирижерским пультом. На следующем выступлении оркестра и на всех последовавших в сезоне больного Густава заменял концертмейстер Теодор Шпиринг, а «Элегической колыбельной» дирижировал сам Бузони.