Наркомпуть Ф. Дзержинский

Эти слова окончательно вывели из себя начальника округа:

— Я не поставил его в известность… Да знаешь ли ты с кем говоришь? Снимаю тебя с паровоза… Не доверяю вести поезд. Немедленно возвращайся в депо.

Бункин, не обращая внимания на последовавшую за этим площадную ругань, только махнул рукой и, поднявшись по лесенке в будку машиниста, дал гудок отправления.

Начальнику округа не оставалось ничего другого, как поспешно сесть в ближайший вагон…

Когда в Ростове к составу подали другой паровоз, начальник округа попрощался с Дзержинским и вышел из вагона. Секретарь укоризненно посмотрел ему вслед и кратко рассказал наркому о сцене между Бакинским и Бункиным, которую он наблюдал на станции Крыловская.

— Откуда же Бункин мог знать, что Бакинский хотел сопровождать меня из Тихорецкой до Ростова? Даже я об этом не знал, — пожал плечами нарком. — И за это обругать человека…

— Не просто обругал, а оскорблял его самыми последними словами, — добавил секретарь. — Когда Бакинский из соседнего вагона перешел в наш, я спросил его: «За что вы так набросились на нашего инженера из НКПС, ведь он не был предупрежден, что нужно остановиться в Тихорецкой?» Бакинский не понял моего вопроса: «Какого инженера?». Я объяснил, а он говорит: «Ох, как неприятно! Я не знал, что это ваш инженер, я думал, что это мой машинист. Очень прошу вас передать инженеру для поручений Бункину мои глубочайшие извинения…».

— Ах так! — вскипел Дзержинский, — если это инженер НКПС, то он приносит «глубочайшие извинения», а если это машинист паровоза, то считает возможным оскорблять его человеческое достоинство. На железных дорогах царской России всегда процветало хамство со стороны начальников к подчиненным, — обратился нарком к сидевшим в салоне Мануильскому и Мицкевичу-Капсукасу. — Вы не читали рассказа Серафимовича «Стрелочник»? Там это ярко показано. Но откуда берется грубость у советского начальника? Да еще коммуниста? Представьте себе, Бакинский как будто дельный работник. После трагической гибели Маркова от руки бандитов мы назначили Бакинского временно исполняющим должность уполнаркомпути и начальника Кавказского округа. Недавно в «Экономической жизни» была опубликована его большая статья, довольно толковая. И вот на тебе! Видимо, партийности не хватает Бакинскому. Не дорос он быть начальником округа… Необходимо проучить его! Пишите приказание, — повернулся он к секретарю и продиктовал:

Взяв со стола красный карандаш, Дзержинский размашисто подписался под своим приказанием.

Секретарь ушел. После небольшой паузы Мицкевич-Капсукас сказал:

— Феликс, у меня к вам просьба. Дела наши мы закончили, а до Москвы еще далеко. Хочу воспользоваться случаем — записать вашу биографию.

Дзержинский недовольно поморщился:

— Не время сейчас заниматься воспоминаниями.

— Наоборот, — возразил Мицкевич. — В Москве вам всегда некогда, а в поезде — удобный случай. Наши цекисты просили меня прислать вашу биографию. Хотят напечатать в подпольных изданиях. Ведь на путь революции вы вступили у нас, в Литве.

— Ну, хорошо. С чего начинать?

— С юношеских лет.

Феликс Эдмундович приступил к рассказу:

— В 1896 году я добровольно вышел из гимназии, считая, что надо стать ближе к рабочим массам. Учась сам марксизму, я стал агитатором. Связываться с массами мне помогал знакомый рабочий-поэт. Он водил меня по чайным, харчевням, где после получки собирались рабочие. Я заводил с ними разговор о низкой заработной плате, об эксплуатации рабочих, о тяжелых условиях труда… Мне запомнился такой случай. Наиболее отсталые и темные среди виленских кожевников были рабочие завода Гольдштейна…

— Они никогда не присоединялись к забастовкам, — подтвердил Мицкевич-Капсукас.

— Мало того. Отсталые рабочие иногда вступали в драку с передовыми. Как-то в пивной возле Стефановского рынка пожилому рабочему, заговорившему о необходимости восстания, разбили голову бутылкой. А однажды группа кожевников поймала агитатора Яцека…

— Яцека? Так это же была ваша кличка…

— Вот именно меня и рабочего-поэта они подстерегли в глухом переулке и начали избивать. Поэту меньше досталось, так как он сразу свалился, а я отчаянно защищался и давал сдачу. Тогда кто-то из нападавших пустил в ход нож и нанес мне две раны в голову. Вы же знали доктора Домашевича. Вот он мне потом и зашивал раны.

Дзержинский встал из-за стола, закурил, и прохаживаясь из угла в угол, кратко излагал повесть своей жизни. Время от времени он замолкал, погруженный в нахлынувшие воспоминания тех далеких лет, отпивал из стакана глоток еле теплого, уже остывшего чая и продолжал рассказывать.

А поезд все шел и шел не останавливаясь, без устали отмеривая версту за верстой. Старый вагон-салон монотонно скрипел, пошатывался из стороны в сторону и судорожно вздрагивал на стыках рельсов без меры изношенного железнодорожного пути.

В кабинет вошла Ядвига Эдмундовна, оживленная, улыбающаяся.

— Проходила мимо, — сказала сестра, — и решила зайти на минуточку — поделиться радостью. Теперь, Феликс, я буду служить в одном ведомстве с тобой.

Дзержинский озадаченно посмотрел на нее.

— Да-да, не удивляйся, и устроилась, как видишь, без твоей помощи.

— Где же ты будешь работать?

— В управлении Московско-Казанской дороги. Ректор института, где я служу в канцелярии, одновременно занимает ответственный пост на дороге. Он знает, что я материально нуждаюсь и зачислил меня на должность, где я буду получать намного больше, чем в институте.

— На какую должность?

— Разъездного инспектора службы пути.

— Ядвися! Ну как ты можешь занять должность инспектора, ведь ты ничего не понимаешь в путевом хозяйстве? Это же не канцелярская работа. Для этого нужно иметь специальность, определенную подготовку, чтобы суметь ответить па вопросы путейцев. Инспектор по меньшей мере должен закончить школу дорожных мастеров или технические курсы.

— Мне уже поздно учиться на курсах. Если мой начальник назначил меня, значит, он считает, что я справлюсь.

— Это вовсе ничего не значит, Ядвися! Нетрудно догадаться, что твой ректор старался не ради тебя, а просто хотел сделать «приятное» наркому. А ты знаешь, что я этого не выношу, — огорченно сказал Дзержинский.

Дверь кабинета открылась и секретарь сообщил, что приглашенные на совещание собрались.

— Попрошу вас вот о чем, — сказал ему нарком. — Позвоните начальнику Московско-Казанской дороги, чтобы он не принимал мою сестру на должность инспектора службы пути, как неподходящую по квалификации. Кроме того, передайте мое мнение, что ректора института, в котором служит Ядвига Эдмундовна, следовало бы освободить от совместительства в управлении дороги. Зачем нам такой «деятель», который устраивает на службу работников не по деловым соображениям, а лишь из желания угодить начальству.

— Феликс! — взмолилась ошеломленная таким неожиданным поворотом разговора Ядвига Эдмундовна. — Ну, хорошо, хорошо, пусть я останусь на прежней работе в институте, но зачем же снимать с поста в управлении дороги человека, который хотел мне сделать добро? Очень прошу тебя…

— Я снова повторяю, — терпеливо ответил Дзержинский, — что не тебе он добро сделать хотел, а мне угодить, не считаясь с интересами дела. Я этого не могу терпеть. Очень прошу извинить, но меня ждут люди.

На совещании шла речь о тяжелом финансовом положении транспорта. Дефицит был огромным.