Мирабо: Несвершившаяся судьба

Мирабо не мог отвечать. Он сидел без денег, субсидии Клавьера и Паншо уже растаяли. Он пристрастился к политике и хотел любой ценой в ней укрепиться. Проглотив оскорбление, он попросил отступных. Калонн выдал 600 ливров; Мирабо их взял, потом, по соглашению с министром, сочинил другой памфлет, который Калонн раскритиковал, чтобы укрепить доверие к государству.

В очередной раз разочаровавшись в вельможах, Мирабо отдал себя в руки Клавьера и Паншо; они втянули его в новое предприятие, которое имело досадные последствия — противопоставило Мирабо властям и отвратило от него Калонна. На сей раз Паншо захотел сыграть на понижение против не только порядочной, но и общественно полезной компании братьев Перье, знаменитых промышленников, которые решили организовать в Париже подачу воды в дома посредством «огневого насоса», откачивавшего воду из Сены в резервуар на холме Шайо. Затея народу понравилась; биржа благожелательно встретила акции, которые выросли в цене с 1200 до четырех тысяч ливров.

Мирабо выпустил памфлет «Об акциях Водной компании Парижа», и цена акций упала до двух тысяч ливров. Калонн, будучи крупным акционером, пришел в ярость; он заставил компанию защищаться. Та обратилась к самому знаменитому памфлетисту того времени — самому Бомарше.

Ловко опровергнув аргументы Мирабо, писатель закончил громкой фразой: «Прежде злые нападки называли Филиппинами. Возможно, когда-нибудь какой-нибудь шутник назовет эти выпады „мирабелями“ по имени графа Мирабо, который mirabilia fecit» [28].

Полемика продолжалась; Мирабо снискал дружбу водоносов, напуганных идеей водопровода, который сделал бы их услуги ненужными. Зато он настроил против себя городские власти и двор.

Вместо того чтобы ответить Бомарше, он решил, что надежнее будет повести атаку непосредственно на Калонна. Министр был так зол, что в очередной раз замаячил призрак тайного указа. Чтобы избежать заключения, Мирабо собрался основать газету в Германии.

Его отъезд всех устраивал, и Калонн решил: быть по сему. Он выдал Мирабо кое-какие средства, а Верженн снабдил его рекомендательным письмом.

«Вы знаете ум господина де Мирабо, — писал Калонну герцог де Лозен, — вы знаете, как обаятельно он умеет писать и говорить и как интересно будет послушать, что он станет говорить о Вас в Пруссии».

В результате Мирабо уехал из Парижа не как беглец, а почти как посол по особым поручениям.

Мирабо нужно было прокормить пять ртов, потому что, помимо любовницы, он взял с собой в путь внебрачного сына, слугу и собаку.

Ехать по заснеженным дорогам было тяжело, при этом между Тулем и Верденом произошел примечательный эпизод: карету обстреляли из пистолета. Она в это время проезжала по землям Калонна, и это совпадение на минуту заставило путешественника задуматься. Но к моменту приезда во Франкфурт-на-Майне Мирабо уже прочно о нем забыл и доставлял огорчения госпоже де Нера своими галантными похождениями. Как сокрушенно писала Иэт-Ли, «едва ему на глаза попадалось смазливое личико или какая-нибудь женщина с ним заигрывала, в нем тотчас вспыхивал огонь».

Потом он остановился на несколько дней в Лейпциге, «чтобы повидать ученых»; наконец, 19 января Мирабо вручил свое рекомендательное письмо графу д’Эстерно, послу Франции в Берлине. Его приняли крайне холодно; посол в тот же день написал Верженну: «Не будь этого письма, я никогда не взялся бы представить здесь человека, на которого мне доводилось подавать жалобу тому же самому двору в связи с памфлетами, опубликованными им в Невшателе».

Это была точка зрения ограниченного чиновника. Скандал приносит больше славы, чем добродетельное поведение, даже мудрецы «покупаются» на это. Король Фридрих II, которому каждый день подавали список знатных путешественников, прибывающих в Берлин, ничуть не удивился, получив просьбу об аудиенции от Мирабо: «Сир, если Вы простите французу (который с самого рождения слышал Ваше имя, звучавшее на весь мир) желание увидеть величайшего из людей всех времен ближе, чем обычно можно видеть королей, соизвольте оказать мне честь засвидетельствовать Вам свое почтение в Потсдаме».

Монархи любят, когда с ними так говорят; кстати, в Истории восемнадцатое столетие — в большей степени век Фридриха II, чем Людовика XV; французский король дал свое имя разве что изящному стилю, тогда как прусский стал первопричиной мировых войн, всколыхнувших XX век.

«Старина Фриц» без промедления принял французского гостя: уже 25 января Мирабо появился в раззолоченном Потсдаме.

Аудиенция олицетворяла собой встречу двух эпох: одной, верившей в свое прошлое, и другой, устремленной в будущее.

Прожив на свете семьдесят четыре года, Фридрих II сохранил только одно чувство по отношению к людям — презрение.

Мирабо ничем не выделялся из общей массы; прусский король рассеянно скользнул взглядом по брошюрам, которые памфлетист распорядился доставить ему накануне аудиенции, и высокомерно обозвал автора «женоподобным сатиром». Но, исполненный придворного лицемерия, во время встречи монарх глядел благосклонно; Мирабо был почтителен, очарователен и скромен: он не осмелился ни о чем просить короля.

Фридрих достаточно знал людей, чтобы судить о них, и даже слишком хорошо, чтобы в них не обманываться. С первой же встречи он почувствовал, гораздо раньше французов, что Мирабо из другого теста: слеплен из смеси золота с грязью.

Аудиенция пошла просителю на пользу. Несмотря на сдержанность посла д’Эстерно, в берлинских салонах с распростертыми объятиями встречали француза, которого так быстро принял король. Очень скоро Мирабо завязал отношения с важными людьми — историком Кристианом Вильгельмом фон Домом, издателем Николаи и знаменитой еврейкой Рахилью фон Фарнхаген, о дружеских отношениях которой с Гёте было всем известно. Одно из знакомств затмило все остальные: Мирабо через посредство маркиза де Люше был представлен принцу Генриху Прусскому! Младший брат короля Фридриха, известный франкофил, дружески принял гостя в своей резиденции Рейнсберг. Мирабо очаровал его своим умом и утвердил свои позиции благодаря его благоволению.

Все, с кем общался Мирабо в Берлине в начале 1786 года, в один голос восхищались пытливостью его ума: «Он обладал искусством расспрашивать в такой степени, что ее трудно вообразить себе человеку, никогда с ним не беседовавшему», — пишет фон Дом, а Рахиль [29], бывшая тогда юной девушкой, отмечала, что «малейшие его движения выдавали в нем человека, брызжущего энергией, который изучает все сам, все хочет знать и во всем дойти до сути».

Мирабо довольно быстро почувствовал, что хотя ум и скептицизм, свойственные веку, очаровывают прусских интеллектуалов, в массы идеи проникают с большим трудом. Чтобы покончить с этой тенденцией, он опубликовал памфлет о предрассудках — «Письмо графа де М. о гг. Калиостро и Лафатере», в котором, якобы нападая на шарлатанов, посмеялся заодно не только над верующими, но и над простофилями, к которым причислил прежде всего французских министров, отказывавшихся признавать его таланты.

Торгуя своим пером направо и налево, он не терял из виду своей первоначальной цели, которая состояла в том, чтобы добиться от прусского короля хорошо оплачиваемой должности. Поскольку место ему так и не было предложено, он поставил вопрос открыто. Фридрих, удивленный и, возможно, раздраженный, ответил сдержанно, намекнув лишь на возможность новой аудиенции в неопределенное время.

В то же время Мирабо ввязался в новые разбирательства: Испанский банк встревожился, обнаружив взаимосвязь между памфлетами предыдущего года и падением своих акций. Он дал публичный ответ Мирабо; тот, задетый за живое, возобновил полемику; однако ему показалось недостаточным критиковать простых спекуляторов, он хотел уязвить человека, которого считал тайным руководителем их маневров — министра финансов, который тогда был в фаворе, самого Калонна.