Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

Назимов предупредил путешественника, что не сможет оставаться в заливе больше семи дней, а потому попросил поторопиться с выбором места для устройства жилища. Вместе с Миклухо-Маклаем и доктором он объехал на шлюпке побережье бухты Константина и предложил обосноваться вблизи песчаного пляжа, где в море впадал полноводный ручей. Но, узнав, что папуасы «оставляют здесь свои пироги, а недалеко обрабатывают плантации», Николай Николаевич предпочел иное, уже ранее облюбованное им место — на маленьком мыске, возле которого протекал ручеек и росла группа больших деревьев. Путешественник решил поселиться в некотором отделении от деревень, чтобы, с одной стороны, не навязывать папуасам своего постоянного присутствия, а с другой — обеспечить себе столь ценимые им покой и тишину [416]. Назимов раскритиковал выбор Миклухо-Маклая. Отсюда, сообщил он в Петербург, «ученому отрезаны все пути для отступления», а местность «имеет все данные для развития лихорадки» [417]. Но командир «Витязя» не стал перечить своему строптивому пассажиру и приказал немедленно начать расчистку площадки и строительство домика для Миклухо-Маклая.

Тридцать матросов под наблюдением офицеров очистили на мыске участок от деревьев и кустарников, оставив возле возводимого жилища лишь два больших дерева, чтобы они давали тень и прохладу. Получилась площадка в 70 метров длины и 70 метров ширины, окаймленная с одной стороны морем, а с трех других сторон — густым лесом. Судовые плотники и столяры построили домик на сваях. Его стены снизу примерно наполовину были сколочены из досок, а сверху затянуты брезентовыми полотнищами, которые можно было скатывать. У одного из двух входов была позднее пристроена веранда. «Моя хижина, — записал Миклухо-Маклай, — имеет 7 футов ширины и 14 длины и разгорожена пополам перегородкой из брезента. Одну половину я назначил для себя, другую для моих слуг. <…> Для крыши заготовлены были особенным образом сплетенные из листьев кокосовой пальмы циновки; работу эту я поручил Бою» [418].

На краю площадки, в зарослях, обнаружили небольшой шалаш, который, по словам Рончевского, принадлежал Тую, и устроили в нем кухню. Туй — единственный из папуасов, продолжавший навещать Миклухо-Маклая, — внимательно наблюдал за расчисткой площадки и строительством хижины.

Он сообщил, что мысок называется Гарагасси. Когда работы подходили к концу, Туй выразительными жестами и мимикой постарался предупредить путешественника, что, когда корабль уйдет, жители соседних деревень разрушат хижину и убьют копьями Маклая и оставшихся с ним пришельцев. Николай Николаевич сделал вид, что не понял предупреждения, но по возвращении на корвет рассказал о красноречивой пантомиме в кают-компании. Лейтенант Чириков, заведовавший на «Витязе» артиллерийской частью, предложил закопать полукругом на подходах к хижине шесть небольших мин, каждая из которых, по сообщению Рончевского, могла быть взорвана «посредством стопина (пороховой нитки), проведенного из дома через бамбуковую трубку» [419]. «Я не отказался от такого средства защиты в случае крайней необходимости», — записал в дневнике Миклухо-Маклай, и на следующее утро мины были установлены, что не укрылось от внимания Туя.

Были ли мины когда-либо использованы путешественником? Упоминания об этом отсутствуют в подготовленной им к печати версии дневника, в его письменных сообщениях и публичных лекциях. Возможно, в жарком и влажном климате побережья Новой Гвинеи эти взрывные устройства вскоре пришли в негодность. Но вот что сообщает немецкий врач Б. Хаген, который жил в 1892-1893 годах на побережье бухты Константина (ныне — Мелануа), в статье, написанной по просьбе Д.Н. Анучина: «Люди Богатима и теперь еще рассказывают, что всякий раз, когда к его жилищу приближалась большая толпа вооруженных людей, из земли вырывался с громким треском огонь. По-видимому, вокруг его дома были заложены мины» [420].

Пока «Витязь» оставался в бухте Константина, путешественник постоянно курсировал между корветом и мысом Гарагасси. «Во все время работ, — говорится в «Записке» П.Н. Назимова, — Маклай бравировал своим здоровьем, несмотря на просьбы и убеждения офицеров, которые просили его только указывать, что он желает сделать, а что выполнение они берут на себя <…> лишь бы он сам сохранил свои силы и здоровье. <…> Но ничто не делалось так, как ему предлагалось. <…> Состояние здоровья Миклухи в день отправления корвета было неудовлетворительно, были уже признаки лихорадки» [421]. Согласно дневнику путешественника «пароксизмы лихорадки», то есть приступы малярии, начались у него уже после ухода «Витязя», но за первую неделю пребывания на Новой Гвинее он дошел до крайней степени нервного истощения. «Крайнее утомление, хлопоты последних дней и особенно вторая бессонная ночь, — гласит дневниковая запись, датированная 26 сентября, но сделанная, вероятно, после ухода корвета, — привели меня в такое нервное состояние, что я почти не мог держаться на ногах, говорил и делал все совершенно машинально, как во сне» [422].

За многие месяцы плавания на «Витязе» Миклухо-Маклаю страшно надоела судовая пища, которая по традиции покоилась на «трех китах» — солонине, рисе и сухарях. Он решил, довольно опрометчиво, что на Новой Гвинее будет питаться тем же, что папуасы, а потому не прислушался к советам запастись рассчитанной на длительное хранение провизией в одном из тихоокеанских портов. В результате при высадке он имел только два пуда риса, баночку с надписью «жир для пищи», а также некоторое количество чилийских бобов и сушеного мяса. Узнав о такой неосмотрительности своего «ученого пассажира», Назимов, с согласия всех офицеров, выделил ему еще несколько пудов риса, консервы, чай и сахар из офицерского довольствия, а также приказал «выдать ему однодневную полную порцию всей команды, то есть 300 порций всего, что полагается матросу». «Миклухо-Маклай, — вспоминает Павел Николаевич, — не пожелал принять безвозмездно и внес за провизию деньги» [423].

Назимов оставил путешественнику четырехвесельную шлюпку с парусом, чтобы он мог посещать береговые деревни, а при острой необходимости перебраться туда, где он сможет надеяться на большее гостеприимство. На соседнем мыске выбрали место, где Миклухо-Маклай — в случае серьезной болезни, растущей опасности или отправления во внутренние районы Новой Гвинеи — зароет ящик с дневниками и результатами своих исследований, а также с пояснительной запиской: «куда отправился, когда прибудет и не нуждается ли в чем» [424].

В последнюю ночь на корвете, полуживой от усталости, Миклухо-Маклай написал несколько коротких писем — матери и сестре, Петерману, Остен-Сакену и генерал-адмиралу. В письме великому князю он, в частности, сообщил: «Месяцев через 5 или 6, изучив язык, я предполагаю отправиться вовнутрь Новой Гвинеи и снова вернуться обратно сюда» и попросил прислать за ним через год военный корабль [425].

Утром 27 сентября «Витязь» развел пары и, подняв якорь, медленно вышел из бухты Константина. Путешественник салютовал корвету триколором — русским коммерческим флагом, который был прикреплен к флагштоку, прибитому к высокому дереву. Как только корабль скрылся за горизонтом, на соседнем мыске появилась возбужденная толпа папуасов, которые громко кричали и, двигаясь по кругу, плясали, радуясь, очевидно, уходу дымящегося страшилища. Путешественник ожидал, что вот-вот начнет сбываться предостережение Туя.