Расплата. Трилогия

   Так прикажите ему! Отправьте его в Россию!

   Легко сказать! Заикнитесь только! Уж я пробовал... Хуже будет -- по мнительности своей решит, что навек опозорен, и застрелится... Ну да, погодите! Когда-нибудь проберет и вас... толстокожие!.. -- с неожиданным озлоблением закончил доктор.

   В редкие дни пребывания "на отдыхе" в Западном бассейне все только и думали о том, как бы взять ванну да хорошенько отоспаться, и жизнь в офицерских помещениях замирала необычно рано.

   13 июля, часов около 10 вечера, я уж собирался укладываться в койку, когда из моей каюты услышал какие-то стоны и чей-то тревожный сдавленный голос. Наскоро оделся и вышел. В полутемной кают-компании, беспомощно уронив голову на вытянутые по столу руки и тяжело раскачиваясь вправо и влево, сидел Коростелев. Около него суетился совсем растерянный, побледневший вестовой, несвязно твердивший -- "Вашбродь! вашбродь! зачем так-то?., чего вам?.."

   Зови доктора! не обалдевай! -- зашипел я на него, бросаясь на помощь к любимому соплавателю.

   Чего доктора, -- попа бы!.. Гляньте -- они уж прибираются...

   -- Не рассуждай, черт! Беги, куда приказывают!..

   Вестовой исчез. Действительно, теперь Коростелев переменил позу и, откинувшись на спинку кресла, весь вытянувшись в полулежачем, полусидячем положении, судорожно оправлял на себе китель... Расстегнуть ему ворот, опрокинуть на голову графин воды, поднести к самому лицу работающий полным ходом вентилятор -- все это были приемы известные, не требовавшие времени на соображения и догадки. -- Он перестал стонать. В расширенных, почти округлившихся глазах как будто блеснуло сознание...

   Ну, ну! дорогой мой! подбодритесь! сейчас придет доктор, даст вам какой-нибудь дряни и сразу поставит на ноги!..

   Ах!., нет, нет!., не то!.. -- бросал он отрывистые слова, скрюченными пальцами то цепляясь за горло, то хватая меня за руки. -- Вы... скажите им, чтоб они... не навинчивали!., это не та гайка!., резьба не та!., не подходит!., они... задушат меня!., не надо!..

   Прибежал доктор, следом за ним фельдшер, санитары, вестовые... Больного увели, вернее, унесли в каюту.

   Наутро доктор заявил, что судовая обстановка так угнетающе действует на пациента (а в этом вся суть), что если его не свезти на берег немедленно, то здесь он даже за час времени не ручается.

   -- Паровой катер к правому трапу! -- приказал я унтер-офицеру, прибежавшему с вахты на мой звонок, а сам пошел к командиру с докладом о нашей беде.

   В кают-компании пили утренний чай, но, когда, проходя мимо, я бросил им: "Господа, помогите Коростелеву собраться в госпиталь", -- все, сразу сообразив, в чем дело, повскакали с мест и заторопились.

   -- Неужели так плохо? -- ахнул командир. -- Скорей отправляйте! Бумажонки напишем после... Какой человек! Какой работник! Золотые руки, золотая голова... Если бы уберечь!..

   Я доложил, что, не сомневаясь в разрешении с его стороны, уже отдал его именем все необходимые распоряжения.

   -- Ну, конечно, конечно! И хорошо сделали! Тут, может быть, минута дорога!..

   Немало пришлось мне видеть тяжелораненых, умирающих, но эта затяжная агония особенно врезалась в память...

   Наш молодой доктор (единственный, хотя по штату на крейсере полагалось двое) всю ночь провозился с больным. Теперь он был в сознании, но это сознание часто прерывалось каким-то странным бредом наяву. Он разговаривал с окружающими, называл их по именам и в то же время в свой разговор вставлял фразы, вовсе несообразные, -- выражаясь кают-компанейским жаргоном, "нес какую-то дрянь".

   -- Так, так... вы все такие милые!.. Говорите -- необходимо?., на травку?., в зелень?.. -- Хорошо, хорошо... Отдохнуть надо! Хорошо на травке!.. Привык к каюте, привык, что и гробом будет... (Глухие удары орудийной пальбы донеслись со стороны Лунвантана...) -- Слышите? -- Заколачивают! Крышку заколачивают!. Не хочу! Не хочу! Помогите!.. -- Это вы? -- Ну, как я рад... мне Бог весть что померещилось...

   Ужасно было, что этот приговоренный казался порою совсем бодрым. Он сам (хотя не без помощи окружающих) оделся, вышел на верхнюю палубу, спустился по трапу в катер. Мы все его провожали. Высыпали наверх трюмные, машинисты и кочегары -- непосредственные подчиненные Коростелева.

   Прощайте! прощайте! -- говорил он, отчаянным усилием воли сдерживая муку удушья.

   До свиданья, голубчик! -- До свиданья, ваше благородие! -- поправляли его со всех сторон с особенной настойчивостью. -- Скорее ворочайтесь! -- Бог даст, на травке-то! -- Отойдете! -- Поработаем вместях! -- Без вас как без рук!

   Он перемогался, кланялся на все стороны и улыбался так ласково и так... безнадежно, словно просто не хотел спорить с друзьями, расставаясь с ними навеки... Вдруг заволновался, запротестовал. Его хотели, вполне естественно, устроить, обложив подушками, на широком, кормовом, самом удобном сиденье катера. -- Тянется на переднее, даже сердится...

   Ведь там лучше!

   Нет, нет... Пойдем -- спиной к "Диане"... сам строил... каждый болт -- свой... последний раз... хочу видеть... до конца... проститься...

   И все как-то вдруг почувствовали, что ни к чему их делано бодрый тон, что не мы его, а он нас подбодряет... Все смолкло. Обнажились все головы... Катер дал ход и побежал к северному берегу Западного бассейна. Вот раз-другой мелькнул над ним белый платок... Замахали фуражками; кто-то крикнул "ура", но его поддержали слабо -- слишком далеко, все равно не услышит...

   -- Ну? что? -- набросились все на доктора, когда он, сдав больного в госпиталь, вернулся на крейсер.

   -- Неважно, совсем плохо... вряд ли...Кругом возмутились.

   -- Тогда зачем же настаивали на отправке? Пусть бы умерздесь, у себя, среди своих! -- Мертвого тела боитесь? -- Эскулапы казенные! -- Номер исходящий!..

   Доктор тоже встравился.

   -- Поймите вы, живоглоты, что это по-вашему подбитый корабль самим добить нужно, пустить ко дну со всеми потрохами, чтобы не достался неприятелю, а по нашей присяге, если хоть на волосок надежды есть, надо спасать! -- Сам "на травку" просился! Каюта -- гроб! Стреляют -- гвозди вколачивают!.. Убрался из этой геройской обстановки -- может быть, и выживет! Бывали случаи...

   Коростелев скончался в госпитале в 1 ч. 30 мин. пополуночи 15 июля, так тихо и мирно, что даже дежурившая при нем сестра милосердия не сразу это заметила.

   На следующий день состоялись торжественные похороны.

   "Вот, -- думалось мне, -- одна из бескровных жертв войны... А сколько их, нам неведомых?.."

   В ночь на 15 июля наши полевые войска отступили по всей линии.

   Утром, вероятно, опасаясь немедленного штурма, со всех судов эскадры потребовали на берег десант, но после полудня его вернули обратно.

   Несмотря на меры, принимавшиеся начальством для недопущения в среду гарнизона вестей из действующей армии, они все же проникали и в город, и в крепость, и на эскадру -- через китайцев. Мы знали довольно подробно о неудаче при Вафаньгоу, а 2 июля говорили уже об арьергардном деле близ Гай-Чжоу. Дальше -- очередь была за Дашичао, т. е. очищение Ньючванга.

   Надежды на выручку с суши отходили в область мечтаний.

   Усиленно распространялись слухи о том, что в Кронштадте готовится вторая эскадра, которая со дня на день может выйти в море, но этому плохо верили. Скептики утверждали, что готовой "эскадры" у нас нет, что собрать, наскоро достроить или отремонтировать некоторое число кораблей, пожалуй, возможно довольно быстро, но для создания из этого сборища "эскадры" потребуется долгое время. Если же вместо хорошо обученной, тесно сплоченной и организованной силы, по каким-либо соображениям, вышлют наспех нестройную "армаду", то вряд ли она дойдет до Порт-Артура.

   За два-три месяца, пока собираются, кой-чему получатся дома, а затем -- в дороге! -- пытались возражать немногочисленные оптимисты.