Дневники 1928-1929

Гашин в чайной сказал, что об озере дело еще не решено, сказано было так: «Вы продолжайте работать, а мы посмотрим, возможно ли спустить озеро».

Под окном у меня женщина сказала: «Озеро-то, озеро-то, бабушка! В газете писали, трава выросла там, как за границей. Едут смотреть». Вероятно, во время моего спанья приехала ученая комиссия.

Я вижу, едва ли будет возможно спустить озеро. Такая безделица, трава, а вот погоди: для местного населения это безделица, а перед лицом всего света… как это можно! Вот где сила-то, други мои. Православную церковь под предлогом борьбы с культом можно срыть, но умершую церковь Спас-Нередицу срыть не дадут. Так фиксировали свои богатства, заключая их в музейные памятники, купцы Третьяков, Щукин.

3 Августа. Холода, дожди, туманы.

Утром обошел все места, где встречал тетеревей, везде скошено, и тетеревей нет. Нашел в густом лесу, в трудных местах и убил, изморившись, одного тетеревенка.

Вечером с Нерлью ходил в Трестницу, много не ходил, видел только трех бекасов. Без ветра Нерль работает очень плохо, добирается по следу и стуривает. Если делает стойку, то короткую, пока к ней подойдешь, она стронет.

Решили изведать другие места, поеду на неделю в Шепелево и оттуда на Березовку.

Читал в газетах о новой затее пауперистов. И думал о нас. Там, в международном пространстве, наше дело не бессмыслица только и обман, как представляется здесь. Наша идея «общего дела» не дело, а знамение времени, это идея в отличие от католической материальна и варварски проста. Это кость, которой долго еще будут давиться. Вместе с тем эта кость и есть наша национальная значимость: без нее — мы колония Европы. Нам, последним из могикан, остается два пути: сдаться на положение колонии или же рассасывать боль шевизм в направлении философии «общего дела»… до встречи ее с идеей католической… Все это надо держать в уме и выказывать только творческим путем.

Отвечаю на Ваше предложение организовать секцию охоты при Доме Печати.

Принципиально я согласен и могу это сделать, но я враг охоты только как спорта, точно так же как и беллетристики «для отдыха и забавы». И Вы совершенно правы, называя современное увлечение охотой писателей их «модной болезнью».

Моя точка зрения, однако, не исключает и охоты для отдыха и забавы в том случае, если охотник главное свое внимание сосредоточивает на идее охраны природы, если он служит проводником разумного закона среди населения, хищнически уничтожающего все живое. В моих наблюдениях городской охотник, иногда высокосознательный в области законов человеческого общежития, является в отношении природы главным разрушителем и своими подачками развращает душу примитивного охотника ныне не меньше, чем раньше.

Городской охотник, в особенности писатель, во-первых, должен являться охранителем памятников природы, заповедников, заказников, потом проводником разумных методов охоты и после всего этого удовлетворять уж свою страсть борьбой с хищником (волком) и отстрелом дичи избыточной. Охота, как спорт, должна выражаться не количеством истребленной дичи, а воспитанием образцовых собак, меткостью стрельбы, фотографией с телеобъективом и т. д.

Для проведения всех этих идей писатели прежде всего должны организовать свой серьезный журнал, подобный старому «Природа и охота», но отвечающий современным условиям. Я могу назвать целый ряд почтенных имен из писателей-натуралистов, которые доказали бесконечно большее понимание словесного искусства, чем профессионалы-беллетристы показали нам свое понимание природы и охоты.

На основании всего вышеизложенного я предлагаю свои услуги организовать секцию охоты при Доме Печати, начиная с организации журнала. Выдающиеся знатоки охоты, сами писатели (назову энциклопедиста охоты проф. Бутурлина, зоолога Житкова, написавшего изумительную книгу «Перелет птиц», Зворыкина и др.), возьмутся за скромное вознаграждение быть редакторами отделов и они же явятся консультантами секции как в деле охраны природы, так в деле сближения с нею и, наконец, спорта. В этом коллективе редакторов и руководителей молодежи я лично не отказался бы при наличии хорошего секретаря быть организатором литературно-художественного и краеведческого отдела.

Вот только в таком плане я готов организовать секцию охоты при Доме Печати. Вы обсудите прежде всего вопрос материальный, возможно ли Вам ассигновать для этого значительную сумму, или же Вы найдете их в Федерации писателей, Госиздате и т. п. Обсудите вопрос серьезно, потому что охота как промысловая, так и любительская в нашем государстве имеет грандиозное значение, и вопрос о журнале разрешится не сегодня — завтра если не Вами, то другими.

Имейте в виду, что я чрезвычайно занятой человек и без самых серьезных оснований за дело не возьмусь. А потому и прошу Вас дать ответ мне точно определенный. Есть готовность на широкий размах, есть к этому материальное подтверждение — идет, нет — так и скажите, что нет, «пока не можем».

Ваш ответ пришлите непременно заказным письмом по адресу С<ергиев>, К<омсомольская>, 85, а оттуда направят его мне в то место, где я нахожусь. Приняться же за дело я могу в конце октября, с начала литературного сезона, когда все натуралисты и писатели съедутся в Москву.

4 Августа. Туман до обеда. Ходил в суконной толстовке и не было жарко. А малина все-таки поспела. Рожь поспела, но не подсохла, такую легко пропустить: враз подсохнет и побежит.

<На полях> Терентий жив, здоров, весел.

Ходил на глухарей, их не было на том месте, вероятно, потому что я запоздал: то было место их ночевки, а кормились они где-нибудь на ягоднике, тут взять им нечего. Пошел по компасу к вырубке и залез в тростники, под ними были невидимые глазу высокие кочки, в кочках вода. Было очень трудно двигаться. Когда вышел из тростников, только немного стало легче, потому что осока скрывала кочки и все равно ноги в поисках места ломались и вывертывались. Тут жили вальдшнепы. Я в одного выстрелил, он упал, а потом поднялся и улетел. Ружье бьет не резко, надо поправить заряд.

Трудно мне было. Тело стало нагреваться от неравномерных покачиваний. Так было все однообразно: березняк и под ним зеленая пропасть. Сел отдохнуть на кочку и увидел напротив, как вильнула змея. Я рассмотрел под кочкой небольшое отверстие, куда она скрылась. На другой стороне было другое отверстие. Я стал подкуривать, вдруг показалась голова. Я счел нехорошим делом беспокоить змею в <1 нрзб.> убежище. Это было почти на опушке большого леса и мелкого. Сюда уже проникает солнце, в солнечный день на угрев эта змея выползает на кочку и лежит на ней. В мелком лесу было не легче, но скоро послышалось пение иволги, это значит, что там недалеко, где она поет, радостный суходол.

<На полях> По бекасам и дупелям — облегченный заряд:

Порох — 1,1 гр., дробь 23 гр.

Испробовать: 1,2–23. И прежний 1,3 — а дроби: 1) 25, 2) 23.

Гришин. Шалыга: болотце в лесу — елань.

Шалыжка. Этот лес при крике иволги, погруженный в болото едва проходимое, вызвал в ответ себе что-то подобное, знакомое. Я вспомнил: это бывает в душе, когда слышишь речь какого-нибудь парня с беспрерывным бессмысленным повторением слова «мать» и другого, еще более короткого: «уй ли!» Этих слов так же много бывает, как кочек в болотном лесу, и человеческие слова погружены в них, как несчастные березы.

Суходол от болотного леса разделял ручей, у ручья была небольшая шалыжка, на которой косили муж и жена. Он был молодой человек, нос у него был набоку, лицо серое и рябое, взгляд бессмысленный. Увидев меня, он бросил косу и с криком «мать твою!» скоро подбежал ко мне и схватил за ружье. Я быстро вырвал ствол. «Уй ли! — удивился он, — дай поглядеть». Тогда я понял, что это дурак, ружье показал и спросил, не знает ли он, где кормятся здесь глухари. Он вытаращил глаза. Я сказал: «тетерева».