Неруда

49. Вести от человека, потерпевшего кораблекрушение

Неруда так же рвется покинуть Азию, как в свое время рвался покинуть Чили. Нет, это не эскейпизм! Не в характере поэта бежать от мира. Он всегда был жизнелюбив. Но пока к этой жизни его более всего привязывают женщины. Он, правда, еще не обрел настоящей возлюбленной, единственной Женщины, однако его уже тяготит нескончаемая череда подружек — местных, мулаток, англичанок…

А впрочем, главная страсть Неруды — поэзия, литературное творчество. Ему уже не так быстро и легко, как прежде, даются стихи. Он словно наталкивается на какую-то преграду внутри самого себя. А может быть, эта преграда возникает вовне его.

Поэт озабочен, встревожен. Порой кажется, что именно поэзия поможет ему высвободиться из вечных материальных пут. Так утомительно, мерзко постоянно думать о деньгах… Но они нужны позарез, чтобы расстаться наконец в Востоком. В 1931 году Неруда принимает окончательное решение уехать в Европу. Однако где взять средства? Его заветная мечта — опубликовать новую книгу в Мадриде, а вовсе не в Буэнос-Айресе. «Аргентина все-таки провинция», — пишет Неруда своему аргентинскому другу.

Неруда смолоду мечтал завоевать Мадрид, где говорят на его родном языке. Он мыслил, что тогда его поэзия получит признание в главных центрах испаноязычной культуры. Заметьте, что по возвращении Неруды с Востока на карте его консульской службы красными флажками будут отмечены три главных испаноязычных города: сначала Буэнос-Айрес, за ним — Мадрид и Мехико.

Но вернемся назад… Молодой поэт, изнуренный восточным зноем, ломает голову в мыслях о своем будущем. На каждом шагу новые трудности. Он написал в Испанию. Но что за напасть! Прошли все сроки — поэт отсчитывал по календарю, — и никакого ответа. Нет, отступать нельзя! Он отбросит в сторону ненужную скромность и сам скажет добрые слова о своем детище. И все же, как бы хотелось услышать добрые слова от других.

Лишь в крайнем случае Неруда решит опубликовать стихи в Чили. А пока незачем расписываться в собственном поражении. Незачем идти по легкому пути… Но не стоит пренебрегать и возможностью опубликоваться на родине… Если книгу не издадут в других странах, у него в Сантьяго есть верный издатель. Разве он не говорил, что возьмет все — и плохое и хорошее, да еще и заплатит. Хотя в Чили авторские права — одно название. Есть и еще соображение в пользу выхода книги в Чили. Новая книга — если ее опубликуют в Сантьяго — может быть особо отмечена в его послужном списке. И более того — она поспособствует решению властей вызволить его из этой дыры и перевести в какую-нибудь страну, где легче дышать.

Он, как и Габриэла Мистраль (но, пожалуй, не так обостренно и болезненно), ощущает, что в Чили найдется немало людей, которые ждут любого случая, чтобы проехаться на его счет, чем-то ему напакостить.

Первые стихотворения книги «Местожительство — Земля» поистине застали врасплох многих поклонников его первых книг — «Собранье сумерек и закатов» и «Двадцать стихотворений о любви». Изумленные читатели загрустили по утраченной ясной мелодике в нерудовской любовной теме, по мягким, нежным, ностальгическим созвучиям постмодернистской поэзии. Им пришлось встретиться с тьмой бездны. Их глаза не могли сразу привыкнуть к непроглядному мраку. И вот нашлись наивные души, которые скоропалительно решили: Неруда исчерпал себя. Они не сумели понять, что это уже двадцатипятилетний, а не двадцатилетний Неруда и что он, живя в Рангуне или в Коломбо, не мог писать как прежде.

Поэт попал в иной мир, который изменил его мироощущение. Глубокие перемены в его жизни, в творческом процессе, совершенно новая действительность — все это сказалось на его поэзии. Да и стремление Неруды к созданию всеобъемлющей, всеохватной поэзии, попытки прорубить к ней путь в «Восторженном пращнике» — поэт считал их неудавшимися, бесплодными — побудили его обратиться к новым поэтическим формам. Неруда задумал совершить в испаноязычной поэзии подлинную революцию, ибо считал эту поэзию уже обессиленной, лишенной могучего дыхания жизни. «… Вы же видите, — пишет он Эктору Эанди, — как обеднела, оскудела наша поэзия. Поэты утратили страстность и с наслаждением предаются чисто интеллектуальным упражнениям, будто поэзия — некий вид спорта. Да и здесь они весьма посредственные спортсмены. Им далеко до мастерства. Кто, на мой взгляд, по-настоящему одаренный поэт, так это Лугонес, столь плохо понятый критиками. Его поэзия, по-моему, всегда поэтична, то есть это истинная поэзия, хотя она и барочная, и анахроничная». В этих строках — ключ к пониманию поэтического кредо Пабло Неруды, в них выражена концепция той поэзии, которая «ближе к крови сердца, чем к чернилам». Это сказал о Неруде его друг Федерико Гарена Лорка. Ту же мысль высказала и Габриэла Мистраль, восхищаясь высочайшим смыслом нерудовской поэзии.

В следующем письме к Эанди (от 21 ноября 1928 года) Неруда еще более определенно развивает свою концепцию поэзии. Поэт не вправе уподоблять поэзию гимнастическим упражнениям, «…его предначертание — постичь жизнь и провидеть ее развитие…». Неруда приемлет лишь ту поэзию, что органически связана с человеком и его миром. Поэт не должен блаженно витать в облаках, он обязан взять на себя бремя всечеловеческих чаяний и страстей.

Переписка Неруды с аргентинским прозаиком представляет необычайную ценность. В этой переписке, как на фотографиях, запечатлены самые сокровенные мысли поэта тех времен, его взгляды и творческие устремления. Письма открывают нам миропонимание поэта и человека, не отвернувшегося от жизни, а нерасторжимо связанного со средой, с обществом, с природой, со всем сущим. Неруда дает весьма критическую оценку поэзии, вышедшей на первый план, поэзии, с которой он поминутно сталкивается:

Неруда одержим мечтой издать свои стихи в Мадриде. Он тщательно перепечатывает книгу «Местожительство — Земля» и посылает рукопись Рафаэлю Альберти, с которым подружился по переписке. Однако у Неруды нет никакой уверенности, что дело увенчается успехом… И действительно, это первое «Местожительство» так и не вышло в те годы в Испании… Но Пабло Неруда счастлив, что работа над книгой завершена. Подобное чувство испытывает мать, когда на свет появляется ее дитя. Ведь писатель тоже вынашивает свою книгу, и, прежде чем поставить в ней последнюю точку, он познает родовые муки… Но на смену ощущению счастья приходит глухая тревога. Пабло Неруда сомневается в своей книге, не знает, удалась ли она, как к ней отнестись. Лишь в одном он уверен: это честная, правдивая книга. Ему ли не знать, сколько в ней душевной искренности! Но разве художественная ценность книги зависит от одной честности и высоких нравственных критериев автора? Неруду многое тревожит в «Местожительстве». Быть может, она слишком «нутряная»? И слишком густой черный цвет? И нет в ней контрастности? Быть может, она слишком мрачная? И монотонная? Однако Неруда находит этому оправдание. Если «Местожительство» пронизано чувством безысходности, уныния, то главной причиной тому — его отчаянное неприятие миропорядка. Развивая свою мысль, Неруда приходит к весьма субъективному и рискованному выводу: «Литературные произведения давних времен отличались монотонностью, но это не умаляет их достоинств».