Бетховен

Рахиль Левин действительно привлекла внимание Бетховена. Эта богато одаренная женщина была для него не только писательницей. Именно в то время ее политический салон был одним из центров немецкой духовной жизни. В Теплице образовался тесный кружок политических единомышленников [155], к которому примкнул лирический поэт Тидге (на его слова Бетховен писал песни) и некоторые другие лица.

В то же лето Бетховен познакомился в Теплице с привлекательной девушкой, прекрасной певицей берлинской певческой академии, Амалией Зебальд. Современники восхищались ее «волшебным голосом» и «очаровательной наружностью». Бетховен был пленен ее живой прелестью. Осенью того же года композитор пишет уехавшему Тидге: «Амалии очень горячий поцелуй, когда нас никто не увидит». Этот шутливый привет как нельзя лучше характеризует отношения Бетховена и Амалии. Легкие шутки, веселые прогулки, удовольствие от общения с милым существом — вот чем ограничивались отношения Бетховена с его новой приятельницей. На следующий год они встретились вновь, и снова возобновились их прежние дружеские отношения [156].

В течение зимы 1811–1812 годов Бетховен усиленно работал над окончанием Седьмой и Восьмой симфоний и некоторых других произведений (последняя скрипичная соната, маленькое трио, окончание ирландских песен). Одно время он помышлял о новой большой «академии». Но налоги настолько разорили венских жителей, что им было не до концертов: залы пустовали. При таких условиях композитор не решался выполнить свое намерение, и некоторые творческие замыслы так и остались неосуществленными.

Политическая атмосфера Европы накалилась до крайности. Немецкие страны стонали под пятой Наполеона. Французский император находился на вершине своего могущества, и не было унижения, которому он не подвергал бы своих немецких вассалов. Князья и короли трепетали перед завоевателем, зато широкие слои немецкого народа были захвачены освободительным движением.

Подготовляя поход на Россию, стремясь обеспечить себе тыл, Наполеон пытался подавить это движение. Но идеи национального освобождения под влиянием стойкой борьбы испанского, а потом и русского народов ширились и проникали во все классы немецкого общества. Даже раболепствовавшие перед Наполеонам немецкие государи, воспользовавшись началом русской кампании, созвали тайный конгресс, состоявшийся летом на курорте Теплиц. В течение нескольких недель, под видом поездки на курорт для лечения, в Теплиц съезжались владетельные князья и государи.

В эти-то напряженные дни на великосветском, точнее — великокняжеском, курорте появился Бетховен. Его очень мало интересовали высокопоставленные гости и шумиха вокруг них. Он был поглощен своими личными делами.

Именно в первые дни после приезда в Теплиц он написал загадочное письмо, вызвавшее массу комментариев и догадок. В литературе о Бетховене этот документ носит название «Письмо к бессмертной возлюбленной». До сих пор так и не удалось установить, кто был адресатом письма, каким образом оно вновь очутилось у Бетховена, почему нет документов и фактов, подтверждающих его содержание. Лишь сравнительно недавно удалось установить, что письмо было написано в Теплице в 1812 году, — ранее биографы относили его к 1806 и даже к 1801 году. Вот этот замечательный документ, приоткрывающий завесу над самыми интимными переживаниями композитора; это часть той жизни Бетховена, которую ему удалось совершенно скрыть от взоров окружающих.

«6 июля, утром.

Мой ангел, мое все, мое я — сегодня лишь несколько слов, и именно карандашом [твоим] — лишь до завтра мой адрес определен точно. Какая жалкая потеря времени в подобных [делах]! — Отчего эта глубокая скорбь там, где господствует [говорит] необходимость? Разве наша любовь может устоять только ценою жертв, путем отказа от полноты, разве ты не можешь переменить [положение], при котором ты не всецело моя и я не всецело твой? — О боже, взгляни на прекрасную природу и успокой свою душу на том, что должно быть. Любовь справедливо требует всего целиком, то есть мне [быть] с тобой, тебе — со мной. Ты только часто забываешь, что я должен жить и для себя, и для тебя — если бы мы были соединены, ты бы так же не воспринимала этой боли, как и я. — Мое путешествие было ужасно, я приехал сюда лишь вчера утром в четыре часа, так как не хватило лошадей. Почта избрала другой маршрут, но какая ужасная дорога; на последней станции меня предупреждали, чтобы я не ездил ночью лесом, все это лишь привело меня в раздражение, и я был неправ: повозка поломалась на этой ужасной непроходимой проселочной дороге; если бы не такие почтальоны, я бы застрял в пути. Эстергази в повозке с восемью лошадьми претерпел на другой, обыкновенной дороге ту же судьбу, что и я с четырьмя — однако я отчасти получил вновь удовольствие, как всегда, когда я что-либо счастливо преодолеваю. Теперь скорее от внешнего к внутреннему. Мы, правда, увидимся скоро, и сегодня я не могу тебе сообщить моих замечаний о моей жизни, сделанных в течение последних нескольких дней, — если б наши сердца всегда были бы тесно прижаты друг к другу, я бы их не делал. Грудь полна всем тем, что мне нужно тебе сказать, ах — бывают мгновения, когда я чувствую, что язык бессилен, — приободрись — оставайся моим верным единственным сокровищем, — всем для меня, как я для тебя; остальное да ниспошлют нам боги!

Твой верный Людвиг».

Письмо к «бессмертной возлюбленной» (конец) 1812 г.

«Вечером, в понедельник 6 июля.

Ты страдаешь, мое самое дорогое существо, — только что я узнал, что письма должны быть сдаваемы рано утром. Понедельник, четверг — вот единственные дни, когда почта идет отсюда в К. [Карлсбад]. — Ты страдаешь — ах, всюду, где я нахожусь, ты тоже [всегда] со мной, со мной. И с тобою, я знаю, что лишь с тобою смогу жить — какая жизнь!!! Так!!! Без тебя — настигаемый повсюду человеческой добротой, которую я не стремлюсь заслужить и не заслуживал, — [я страдаю], меня больно ранит унижение человека перед человеком. И когда я рассматриваю себя в связи со всей вселенной, что есмь я и чем является тот, кого называют величайшим… [как я мал]… и все же — и опять-таки — в этом божественное начало человека. Я плачу при мысли, что ты, вероятно, не получишь первых известий от меня раньше воскресенья. Я люблю тебя, — как и ты меня любишь, только гораздо сильнее. Не таись от меня. — Спокойной ночи — в качестве принимающего ванны, я должен лечь спать. О боже! Что это за жизнь! — Без тебя! Так близко! Так далеко! Разве это не истинное небесное здание нашей любви — и такое же крепкое, как небесная твердь!»

«Доброго утра 7 июля.

Еще лежа в постели, я был полон мыслей о тебе, моя бессмертная возлюбленная, то радостных, то опять грустных. Я вопрошал судьбу, я спрашивал, услышит ли она наши мольбы. Я могу жить только целиком с тобой, иначе это для меня не жизнь. Я даже решил до тех пор блуждать по чужим странам, пока я не получу возможности лететь в твои объятия и быть, как на родине у себя, — послать мою душу, объятую тобой, в царство духов. Да, к сожалению, это должно быть, ты справишься с собою, тем более, что ты знаешь мою верность тебе, — никогда другая не завладеет моим сердцем, никогда! Никогда! О боже, почему надо расставаться, когда любишь друг друга? А между тем моя жизнь в В. [Вене] теперь хлопотлива — твоя любовь сделала меня одновременно счастливейшим и несчастнейшим из людей. В мои годы я нуждаюсь в некотором однообразии и ровности жизни — может ли это быть при наших взаимоотношениях? — Ангел, только что я узнал, что почта отправляется ежедневно, — я должен поэтому кончать, чтобы ты получила письмо тотчас же. Будь спокойна, только путем бесстрастного рассмотрения нашего существования мы можем достигнуть нашей цели — совместной жизни. Будь покойна — люби меня — сегодня — вчера. Какая тоска и слезы по тебе — тебе — тебе — моя жизнь — мое все! Прощай! — О, продолжай любить меня — никогда не суди ложно о самом верном сердце твоего возлюбленного Л.