Ладога родная (Воспоминания ветеранов Краснознаменной Ладожской флотилии)

Я сказал, что, хотя корабли ремонтируются в необычных условиях, есть полная уверенность в том, что они вступят в строй в минимальные сроки.

Что же касается нашего участия в обороне базы и своих кораблей, то целесообразно теперь же усилить оборону тральщиков, создав ледяные валы. Огневые средства тральщиков надо включить в общую систему огня, предусмотренную планом обороны базы. Уходить нам некуда. Корабли мы не бросим. Если потребуется, будем драться до последнего матроса.

— Сегодня же доложу свое решение командующему, — сказал командир ОВРа. — Передайте личному составу тральщиков, что я благодарю их за проявленную инициативу в организации ремонта и уверен, что им любая задача будет по плечу.

В конце июля 1941 года, когда ТЩ-УК-4 был зачислен в Северный отряд флотилии, я попросил командование доукомплектовать тральщик, так как на корабле отсутствовали комиссар, помощник командира и доктор («доктором» у нас было принято называть любого медицинского работника). Мне ответили, что медицинских работников в базе нет, но постараются чем-нибудь помочь.

За час до нашего отхода к борту корабля подошли красноармеец и сержант. Один был с винтовкой, другой — с санитарной сумкой. Ко мне обратился вооруженный боец, протянул бумажку и попросил расписаться. А в бумажке было написано, что «сержант Вернадский арестован на десять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте за панические разговоры».

— Что я должен написать и что это за «панические разговоры»?

Красноармеец пояснил:

— Распишитесь в приеме арестованного, а что касается панических разговоров, так он рассказывал, как их часть фашисты побили.

Во время этого разговора сержант стоял с опущенной головой, рассматривая свои рваные, истоптанные ботинки. Рука его нервно теребила клапан санитарной сумки.

Получив расписку, красноармеец ушел.

— Вы знаете, зачем вас ко мне прислали? — спросил я Бернадского.

— Знаю, — ответил он. — Ваше судно идет воевать в шхеры. Я взял с собой необходимые медикаменты.

Сержант отвечал спокойно. Мне как-то сразу показалось, что в своем деле он разбирается и, видимо, любит его.

— А скажите, товарищ командир, вы меня по возвращении из похода опять спишете на берег? — вдруг спросил Бернадский.

Я ответил, не задумываясь:

— Нет, не спишу, если сами того не захотите.

— Разрешите приступить к обязанностям? — спросил Бернадский, сразу повеселев.

Так началась служба санитарного инструктора сержанта Бернадского на тральщике.

В первые же дни на нашего «доктора» посыпались жалобы. Ворчал кок Кожин, хмурился «интендант» Прочное. Мне пришлось поддержать сержанта: он правильно требовал чистоты и порядка.

Во время авралов фигура санинструктора мелькала среди матросов, орудовавших со швартовыми и кранцами. Выяснилось, что наш новый член команды любит всякую работу.

Через два дня, осуществляя разведку в шхерах, наш тральщик и катер КМ попали в ловушку. С расстояния 100–150 метров враг открыл по нам огонь из ручного оружия. Прикрыв своим стальным корпусом катер, тральщик прорывался узким проливом из шхер. В это время у нас загорелся боезапас. Опасность ликвидировал матрос Прочнов. Из перебитых трубок манометра со свистом вырывался пар. Замолчал и пулемет матроса Рыжкова, поврежденный огнем врага.

Точно выполняя команды, рулевой Спивак удерживал корабль на заданном курсе. Улучив момент, я посмотрел на шедший рядом катер. За рулем стоял окровавленный старшина Корхало.

И тут рядом со шлюпкой на ботдеке тральщика я увидел сержанта Бернадского. Еще мгновение — и его фигура распласталась в воздухе. Прыгнув почти с пятиметровой высоты, он вытянутыми руками ухватился за катер. Напрягая все силы, санинструктор взобрался на борт «каэмки» и протиснулся в рубку. На руле уже стоял моторист.

Через несколько минут мы вышли из зоны огня, уменьшили ход, начали ликвидировать последствия пожара и чинить паропровод. К борту подошел катер. В его кубрике на диване лежал аккуратно забинтованный Корхало.

— Спасибо доктору, — тихо сказал он.

На следующее утро сержант Бернадский появился на палубе уже во флотской форме. Он был признан всеми членами экипажа тральщика. А однажды кто-то из корабельных остряков назвал Вернадского «докторус-работягус». И пристали к санинструктору эти слова, пристали потому, что не боялся он любой работы и была у него одна слабость — любил перед матросами щегольнуть латинскими названиями лекарств.

В начале 1942 года санинструктора Бернадского перевели на ТЩ-100.

Во время Тулоксинской десантной операции 1944 года, после налета вражеской авиации, из дыма и водяных столбов, поднятых разрывами бомб, вышел тендер. Было заметно, что управляет им не совсем опытная рука.

Тендер шел к нашему кораблю. Когда он приблизился, на руле я увидел старшего сержанта Бернадского — в рваном кителе, окровавленного. У его ног лежал убитый старшина тендера.

«Докторус-работягус» сам передал на борт тральщика убитого и вновь повел тендер с десантниками на высадку. На его левом плече висела зеленая сумка с красным крестом.

Это было еще до войны. Служил на дивизионе тральщиков рулевой Григорий Харламов. «Трудный парень» — таким его все знали. Он нередко пререкался со старшими, грубил товарищам. И, конечно, частенько сидел «без берега» или получал внеочередные наряды.

А однажды Харламов подрался на берегу. Пострадавшие заявили в милицию. Матрос свою вину признал полностью и снисхождения не просил. Дело принимало серьезный оборот.

Я в это время оставался за старшего командира и, воспользовавшись предоставленными мне правами, вызвал Харламова. Беседовали мы долго. О своей службе матрос говорил, что она «не та». Ему хотелось плавать, бороться со стихией, совершать подвиги, а тут сиди и жди, когда отремонтируют корабль. Выяснилось, что Харламов много читает — и всё о море. А потом рассказал и о драке. Оказалось, что его спровоцировали, надеясь на легкую победу. Но хулиганы просчитались и попали в число пострадавших.

Откровенность Григория меня тронула. Я поверил ему и решил помочь. Пошел в милицию, побывал у старшего морского начальника и в результате получил право решить вопрос о Харламове в дисциплинарном порядке. Подписав приказ о «тридцати сутках без берега», перевел Харламова на свой корабль. А перспективы у нас были отличные: в конце 1941 года мы собирались в плавание по всей Балтике с курсантами на борту.

Но мечта наша не сбылась: грянула война. Достройка корабля была прекращена.

На заводе, рядом с нами, стоял на текущем ремонте тральщик УК-4 с незначительной частью команды и без командира. Я попросил назначения на этот тральщик. Приказ был подписан немедленно. Мне дали право доукомплектовать корабль моряками из моего бывшего экипажа.

Когда вернулся из штаба, первым меня встретил Григорий Харламов. Узнав о моем новом назначении, он заявил:

— Если на войну, то и я с вами, товарищ командир. Ведь я военный и моряк.

Добровольцев идти на войну было больше чем достаточно. Первыми на наш новый корабль перешли рулевые Григорий Харламов и Григорий Какулин. Их примеру последовали пулеметчик Рыжков, минер Курочкин, машинист Сеник и другие.

Ремонт был закончен быстро, и уже 25 июня мы вышли из Кронштадта в Ленинград. В штабе морской обороны капитан 2-го ранга И. Т. Блинков приказал мне возглавить отряд особого назначения и следовать на Ладогу.

На тральщике я был единственным офицером. Помогал мне во всех корабельных делах отличный моряк, боцман — главный старшина И. Г. Евдокимов. По штурманской части все старался сделать рулевой Харламов — очень инициативный, энергичный матрос. Он всегда рвался выполнить любое задание.

Помню, в июле 1941 года мы доставляли пополнение нашим армейским частям — 200 безоружных новобранцев во главе с лейтенантом. К месту их высадки на берег дошли благополучно. И высадили благополучно. А до своей части им добираться — еще двадцать километров пешком. Положение трудное. Передо мной стоит, переминаясь с ноги на ногу, Харламов.