Рюрик

И после этих братьев стал род их держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у словен в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане» [203].

В Новгородской первой летописи младшего извода, в которой, как помним, отразился предшествовавший «Повести временных лет» так называемый Начальный свод 1090-х годов, известия о Кие и его братьях выглядят несколько по-иному. В самом начале летописного текста объясняется, почему Киев был назван по имени Кия: «Якоже древле царь Рим, назвася и во имя его город Рим; и паки Антиох, и бысть Антиохиа великаа; и паки Селевки, и бысть Селевкиа; и паки Александрии, и бысть во имя его Александриа; и по многая места тако прозвании быша грады в имена царев тех и князей тех: тако жив нашей стране зван бысть град великим князем во имя Кия, его же нарицают тако перевозника бывша; инеи же: ловы деяше около города» [204]. Таким образом летописец ставит название Киева в один ряд с названиями других знаменитых городов, названных по именам их основателей. Подобно тому, как все эти города были названы по именам создавших их людей, так и Киев назван по имени некоего Кия. О самом же Кие сообщается две версии: по одной, он был перевозчиком, по второй, охотником («делал ловы» около города). Мотив охоты присутствует и в известии «Повести временных лет», где, вслед за Новгородской первой летописью, говорится, что в лесах около города ловили зверей, но сам Кий при этом не упоминается.

Далее Кий упоминается в датированной части этой летописи, в статье под самым первым обозначенным номером годом — 6362-м, то есть 854-м: «Живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим. И быша три братия: единому имя Кии, второму же имя Щек, третьему же имя Хорив, а сестра их Лыбедь. И седяше Кыи на горе, идеже ныне увоз Боричев, и бе с родом своим; а брат его Щек на друзии горе, от него же прозвася Щековица; а трети Хорив, от него же прозвася Хоривица. И сотвориша градок, во имя брата своего стареишаго и наркоша имя Кыев. И быше около их лес и бор велик, и бяху ловище зверие. И беша мужи мудри и смыслене, наречахуся Поляне, и до сего дне от них же суть кыяне; бяху же погане, жруще озером и кладезям и рощением, якоже прочии погани» [205]. Ничего о княжеском происхождении Кия и о его деяниях в этом качестве в Новгородской первой летописи не говорится. Зато особенно подчеркивается языческий образ жизни полян во времена Кия. В этом отразилась не только менее «киевоцентричная» позиция летописца Новгородской первой летописи, своего рода «"новгородский патриотизм", поддавшись которому, летописец приравнял полян к "прочим поганым"» [206], в то время как в «Повести временных лет» поляне выделяются и даже противопоставляются другим восточнославянским племенам. Возможно, у полян существовал культ основателей Киева в качестве сакральных предков рода, и поэтому летописец не преминул еще раз подчеркнуть языческий характер верований полян [207]. Но как бы то ни было, княжеское происхождение Кия летописца здесь не интересует.

В рассказе «Повести» не очень понятно, каким образом (военным походом или мирным путешествием) Кий ходил в Византию, где встречался с императором, от которого принял «великую честь». Поэтому в Никоновской летописи XVI века эта ситуация была домыслена — Кий ходил на Константинополь «с силою ратью». И вообще как настоящий князь-воин он «воевал» многие страны и даже победил волжских болгар [208]. Эти сведения, конечно, продукт позднейшего вымысла и не могут считаться достоверными. Отмечу, что в первой половине XVI века, накануне взятия Казани Иваном Грозным, когда отношения с Казанским ханством были важной частью государственной политики, мнимые походы древних князей, а тем более самого основателя Киева, казались особенно актуальными.

Вернемся, однако же, к ранним летописным сообщениям. Первое, что бросается в глаза в рассказе о Кие, это троичность братьев. Кий, Щек и Хорив составляют такую же триаду, как и Рюрик, Синеус и Трувор. Правда, в киевском предании есть еще и сестра, что порождает сомнения в том, была ли эта тройственность в легенде изначальной. Тем не менее три князя в качестве основателей города или государства, устроителей земли, прародителей народа — мотив одинаковый и для сказания о Кие, и для рассказа о Рюрике. Если внимательно проанализировать «Повесть временных лет» в ее ранней части, то можно обнаружить еще такие же триады. Это, конечно, трое старших сыновей Ярослава Мудрого — Изяслав, Святослав и Всеволод, которые в 1054 году получили по завещанию отца Киев, Чернигов и Переяславль, то есть те земли, которые и составляли «Русскую землю» в узком смысле этого слова (в широком смысле это была территория всего Древнерусского государства). Историки даже пишут о «триумвирате» старших Ярославичей, хотя использование этого античного термина выглядит не вполне удачно. Несколько раньше Русь разделяется на три части между сыновьями князя Святослава Игоревича, сына Игоря и Ольги — Ярополком, Олегом и Владимиром (это произошло в 970 году, еще при жизни их отца). Но главная триада открывает саму «Повесть временных лет», которая начинается с рассказа о разделении земли между сыновьями библейского Ноя на три части и о расселении народов в каждой из этих частей. Таким образом, в летописи как бы изначально возникает структура троичности, которая затем повторяется в нескольких значимых, «узловых» моментах древнерусской истории: основании Киева и княжения у полян, призвании варяжских князей на север Руси, выделении первых «уделов» Святославом, разделении владений Ярославом Мудрым. А если к этому прибавить еще некоторые триады в известиях иностранных источников о Руси (рассказ о трех группах русов у арабских авторов, сообщение о трех сыновьях Владимира Святого у немецкого хрониста Титмара Мерзебургского и трех конунгах на Руси в начале XI века в скандинавской «Пряди об Эймунде»), то картина получается еще более впечатляющей. Обративший внимание на этот принцип В. Я. Петрухин даже называет его «некоей "парадигмой" древнерусского престолонаследия» [209], как бы предзаданным рассказом о разделении земли сыновьями Ноя и в то же время отражающим историческую реальность. Библейская традиция, подчеркивавшая единство человеческого рода, вела летописца к русской истории, служившей таким образом продолжением истории мировой и сохранявшей ту же идею родового единства — единства княжеского рода [210]. Вероятно, троичность киевских братьев, как и братьев варяжских, была проявлением той же традиции историописания. Возможно также, что за троичностью братьев могла стоять и древняя структура Киева, формировавшегося из нескольких (трех?) поселений [211].

Однако наряду с братьями у Кия есть еще и сестра. Для того чтобы понять, откуда она появилась, нужно остановиться на именах этой четверки. Уже хрестоматийным в исторической науке стало понимание имен Кия с родичами как эпонимов, то есть имен, объясняющих название какого-либо географического объекта. Имя старшего брата объясняет название самого города — Кий сидел на главной киевской горе, в которую вел с Подола Боричев подъем. Имена двух других братьев объясняют названия двух киевских гор: Щековицы и Хоривицы. А имя сестры — название киевской реки, впадающей в Днепр (ныне это небольшой, весьма загрязненный ручеек). Относительно него все ясно: «лыбедь» — это лебедь, и здесь никаких вопросов не возникает. Что же касается других названий и соответствующих им имен, то существуют разные предположения. Название «Киев» (более древняя форма «Кыев»), по всей видимости, восходит к имени Кий (Кый), что соответствует корню со значением «посох, жезл, палица, дубинка, деревянный молот». Такая славянская этимология подтверждается большим ареалом, где известно более полусотни географических названий, аналогичных Киеву (древнерусский Киев занимает восточную границу этого пространства на днепровском правобережье) [212]. Существуют и другие этимологии, в частности, ошибочная славянская, возводящая это название к слову со значением «песчаный бугор», «дюна», и сомнительные попытки объяснения из других языков — тюркских или иранских (через хазарское влияние) [213].